Буревестники - [84]

Матрос, косясь на горничную, безмолвно стоящую со скрещёнными на груди руками и поджатыми губами, тщательно вытер ноги о циновку у двери и осторожно последовал за Мариной в гостиную, стараясь не задеть ничего из низкорослой изящной японской мебели.

На пороге он остановился, растерянный: ему показалось, что комната полна людей. На самом деле их было трое. Белокурый юноша в студенческой тужурке и бровастый мичман с римским профилем слушали щуплого человечка с провалившейся грудью и волосами до плеч, который вдохновенно декламировал:

…И жадно ожидал народ,

Когда великий вождь спасенья

Свой светоч над землей зажжёт,

И он пришёл Христос спаситель…

И тут чтец увидел матроса и смолк. Иван переступил с ноги на ногу и с укоризной посмотрел на Марину, словно та заманила его в западню.

— Господа! — громко сказала она. — Позвольте представить вам моего нового друга господина Рублёва!..

Молодые люди, очевидно, привыкшие к чудачествам хозяйки дома, неуверенно улыбались, словно ожидали какой-то новой шутки. Она поняла их состояние, нахмурилась.

— Между прочим, он спас мне жизнь. Всего-навсего.

Улыбки исчезли, но все по-прежнему молчали, теперь озадаченно. Неловкое молчание нарушил студент. Он подошёл к Рублёву, протянул руку.

— Будем знакомы – Григорий Воложанин.

Ощутил Иван и вялое пожатие щуплого человечка – местного журналиста Краевского, на впалых щеках которого цвёл нездоровый румянец – печать чахотки. Мичман с мужественным лицом римского легионера не подошёл, его вдруг срочно заинтересовала книга, которая до этого ненужно лежала на столе. Этого никто как будто не заметил, кроме Рублёва. Он сразу сузил до злых щёлок глаза и заиграл желваками на твёрдых скулах.

— Я пойду, — хмуро сказал он Марине. — Пора на миноноску.

— Ну нет! — решительно заявила она. — Я с таким трудом вас заполучила и не собираюсь отпускать скоро. — истолковав его желание уйти как результат смущения, она приветливо улыбнулась. — Да вы не стесняйтесь: это все мои друзья, добрые и хорошие люди.

Григорий Воложанин неожиданно показал на Ивана и воскликнул:

— Вот он ваш новый мессия, Краевский! Матрос, а не Иисус Христос! Дарю рифму.

— Браво, Григ! — воскликнула Марина.

Артистка и аристократка, Марина Штерн любила окружать себя не только поклонниками, но и талантами, как любит драгоценный камень дорогую оправу. Каждый из её друзей обладал единственным, свойственным только ему даром: талантом ли, яркой биографией или необычным хобби… Марина гордилась тем, что в её доме собираются интересные люди, и ревниво следила за другим таким домом – известного владивостокского журналиста Матвеева, переманивая при случае у него местных и заезжих знаменитостей, будь то писатель, балерина или революционер. Недавно в её доме побывал прославленный путешественник В. К. Арсеньев, его буквально затащил один из поклонников хозяйки.

Поклонников, готовых ради неё на все, у Марины немало, но мало кто мог похвастать, что был её любовником, хотя она, как и многие другие актёрки «Золотого Рога», не отличалась строгим поведением. Таким счастливчиком был, правда, только однажды, Григорий.

Она отдалась этому пылкому юноше с ангельской внешностью, ещё не знавшему женщин, не из любви и даже не из любопытства, какое испытывает опытная женщина к молочным мальчикам, – скорее из чувства жалости, зная, как он её обожает и мучится от безнадёжности своего положения. Возможно, что и лишний бокал шампанского, выпитый ею в тот вечер, тоже сыграл свою роль… Радости она не испытала, более того – пожалела о случившемся, потому что бедный юноша совсем обезумел: стал требовать ежедневных свиданий, пренебрегая осторожностью, необходимой замужней женщине, настаивать на том, чтобы Марина бросила Штерна и выходила за него, говорить, что он, как честный человек, обязан… и т. д. Тогда она довольно сухо заявила, что между ними «ничего не было и быть не могло» и если он этого не захочет понять, она будет вынуждена отказать ему от дома. Григорий скрепя сердце подчинился и, по-прежнему часто бывая в гостях у Марины в качестве всего-навсего друга дома, молча и страстно пожирал её глазами. Особенно его бесило, что она взяла по отношению к нему покровительственный, материнский тон и даже полушутя-полусерьёзно обещала подыскать ему невесту. Григорий психовал, высокопарно говорил, что в тот день, когда он погибнет на баррикадах Революции, кое-кто о нём пожалеет, да будет поздно, и прочую чепуху, короче, вёл себя как мальчишка. А что бы с ним было, если б он узнал, что у его пассии недавно появился новый любовник – человек, которого он немного знал, так как он какое-то время жил в их доме и которого они с братом принимали за торгаша, знакомца матери…

Мичман с лицом римлянина говорил тем временем о подводном флоте.

— Напрасно иронизируете, Воложанин! За подводными лодками большое будущее. Уже сейчас они являются надёжными защитниками Владивостока, а в недалёком будущем от оборонительной тактики подлодки перейдут к наступательным действиям. Правда, мала пока дальность плавания и скорость, но…

— О господи! — вздохнула Марина.

— …Но это дело временное. Нужно преодолеть равнодушное отношение к подводным лодкам, — торопливо продолжал мичман, не без оснований опасаясь, что его вот-вот заставят замолчать. — Нужно привлечь к их совершенствованию талантливых инженеров и механиков… И вообще на флоте нужна техническая революция!