Буревестники - [12]

Воложанин оказался бездарным офицером. Он долго ходил в мичманах, ещё дольше в лейтенантах, а венцом его карьеры стало назначение старшим офицером на один из транспортов, готовившихся в составе 2-й Тихоокеанской эскадры выйти на помощь осаждённому Порт-Артуру. «Ну, Мишель, теперь или никогда! — говорила Софья Максимилиановна, собирая неудачливого супруга в долгий и, как она считала, победоносный поход. — Главное, держись поближе к адмиралу Рожественскому, тётка моя говорила ему о тебе…»

Сама Софья Максимилиановна, как только эскадра покинула Кронштадт, вместе с сыновьями выехала через всю страну во Владивосток, куда после победы должен был вернуться её Мишель, осыпанный почестями и наградами и, само собой разумеется, с богатыми трофеями.

Увы, этим надеждам не суждено было сбыться. Вскоре после наступления нового, 1905 года Софья Максимилиановна получила извещение о смерти мужа. Во время длительной стоянки эскадры у острова Мадагаскар Воложанин заболел дизентерией и вместе с другими больными был отправлен в Россию, но в пути умер. Софья Максимилиановна была глубоко разочарована…

Обстоятельства смерти мужа она тщательно скрывала, утверждая, что он погиб в бою с японцами, и постепенно приобрела во Владивостоке известность как «вдова героя Цусимы». Даже её сыновья, Пётр и Григорий, не знали правды.

Приличная пенсия за бесславно погибшего супруга и небольшой капиталец, доставшийся от отца, не успевшего прокутить остатки своего некогда громадного состояния и догадавшегося вовремя умереть, – всё это позволило безутешной вдове осуществить свою давнишнюю мечту: открыть магазин женского платья.

Для этого она сняла две небольшие смежные залы в первом этаже каменного дома на Афанасьевской, недалеко от Мальцевского базара, отремонтировала их, закупила товар и наняла трёх приказчиков и одного рабочего. Магазин получил пикантное название «Мечта Евы». Конкурировать с богатыми, известными всему Дальнему Востоку торговыми домами Чурина, Кунста и Альберса крохотному магазинчику было трудно, но вновь испечённая бизнесменша после недолгих поисков нашла отличный выход: в её доме на Пушкинской стал появляться известный в определённых кругах контрабандист Жан Синицын, а в её магазине на Афанасьевской – атласистые китайские шёлка, японские понже, индийские тюсоры, бельгийские кружева, утренние капоты и пеньюары из лёгкого, почти невесомого французского фуляра…

— Что, оперяется наша «Ева»? — с улыбочкой спрашивал Софью Максимилиановну при встрече управляющий фирмой «Чурин и К°» Бабинцев.

— Вашими молитвами, — отвечала она.

— Не столько нашими молитвами, сколько стараниями некоего Жана? Знаем мы вас! — и он шутливо грозил пальцем.

Воложанина делала каменное лицо и пожимала плечами, всем своим видом говоря, что впервые слышит это имя.

Крупные и почтенные фирмы города признали «Еву», не мешали ей расти и, как богатые, пресыщенные старики, снисходительно-дружески похлопывали её по плечику. Она была недоступной для простолюдинок и бедных мещанок, её постоянными посетителями были в основном дамы полусвета, купчихи и офицерские жены. Самой почётной клиенткой Софьи Максимилиановны была первая дама Владивостока – госпожа Флуг. Губернаторша считала, что покупать у Воложаниной, вдовы героя Цусимы, весьма патриотично, а кроме того, она обожала контрабандную чесучу…

Несмотря на такое преуспеяние в делах, Софья Максимилиановна не считала себя счастливой. Имея пылкое сердце, полное нерастраченной нежности, и не имея мужа, который и в бытность свою только считался таковым, эта несчастная женщина очень страдала. Любовников она тоже не имела. Цыганистый красавец моряк Жан Синицын, к её огорчению, не выходил за рамки деловых отношений и упорно не замечал ещё не отцветших прелестей сорокалетней матроны, а связь с приказчиком была бы недостойной её, вдовы героя, – она уже и мысленно называла себя так.

Вот почему Софья Максимилиановна подолгу сидела и вздыхала у зеркала, нередко бывала нервной, раздражительной; вот почему за полгода она сменила четырёх кухарок.

А ещё её беспокоили сыновья, ставшие особенно за последний год совсем взрослыми и… чужими. Ну, Григорий ещё ладно – студент Восточного института, в недалёком будущем дипломат или учёный, на худой конец журналист… А вот младший, Пётр, просто позорит её. Это же надо было додуматься – пойти в рабочие! Учился ведь паршивец неплохо, так нет – порядки ему в гимназии не нравились, закон божий ему, видите ли, противен… Бросил, хотя как она его умоляла, памятью отца заклинала!.. Всё бесполезно. «Хочу есть свой хлеб!» — заладил. Ну, ладно, хотела устроить его приказчиком в самый роскошный магазин Кунста и Альберса – ни в какую: «Я не лакей!» Устроила конторщиком к знакомому заводчику – через два дня сбежал: «Там скучно и противно!» И вот пожалуйста, сам устроился: в военный порт не то слесарем, не то токарем! Якшается там с разным сбродом, как ещё пить не начал… Нет, это просто в сознании не укладывается: её сын – рабочий! Перед людьми стыдно! Вот уж воистину в семье не без урода…

В дверь спальни кто-то осторожно стукнул, и когда вздрогнувшая Софья Максимилиановна раздражённо спросила: «Ну что там ещё?» — заглянула горничная Лукерья с испуганным лицом.