Бунтующая Анжелика - [2]

Жесткие от китового уса модные платья, расшитые золотом накидки и кружева ее нынешних нарядов скрывали еще шершавую от ветра кожу, глубокий шрам на обожженной ноге и только начинавшие сходить отметины кнута. А подошвы, скрытые элегантными туфельками, были жестки и помнили об обрывистых тропах Рифа.

Ликуя, она подумала, что это дитя отныне и впредь останется нестираемой памятью ее одиссеи, в которую иначе даже ей будет трудно поверить. Мальчик вырастет светлоголовым, крепким и кряжистым. И что с того, если он будет незаконнорожденным! Благородство того, кто слыл «королем» у пленников, под стать крови крестоносцев, бившейся в венах Анжелики де Сансе де Монтелу.

Сын унаследует голубизну его глаз и его силу. Это будет маленький Геркулес, душитель змей, ловко орудующий своей палицей, с волосами, горящими, как солнце Средиземноморья. Он будет красив, как первый младенец, рожденный на земле. Она уже видела его воочию и восторгалась его будущим. Ради него и с его помощью она обретет силы для новой борьбы за освобождение.

Долго еще она предавалась полубезумным мечтам, забыв о заточении, и шептала: «Напрасно ты бежал от меня, Колен, напрасно ты отринул меня. Ты все же останешься со мной и во мне, Колен, мой спутник, друг мой…»

Несколько дней спустя карета с зарешеченными окнами и задернутыми черными занавесками выехала из Марселя в Авиньон. Ее сопровождал внушительный эскорт из десяти мушкетеров. Господин де Бретей следовал не верхом, а в карете, не спускал глаз с Анжелики и без конца торопил всех.

Ему столько наговорили о невообразимой ловкости и коварстве мадам дю Плесси-Белльер, что бедняге все время чудилось, будто она вот-вот ускользнет из его рук. Ему не терпелось покончить со своей миссией.

Молодая женщина, казалось, преодолела свою подавленность — это беспокоило его. То, что она временами выказывала строптивость, побуждало опасаться худшего. Не ждет ли она помощи от неких сообщников? Посему не лишним будет сказать, что он укладывался спать, загородив собою дверь, и почти не смыкал глаз. Перед тем, как пересечь какой-либо лес, где могли таиться сообщники его пленницы, он обращался к правителю ближайшего городка с просьбой о подкреплении. Это придавало поездке вид военной экспедиции. На городских площадях праздные гуляки пытались разглядеть, кого же везут с такими предосторожностями. Де Бретей выходил из себя и платил жандармам, требуя, чтобы те разгоняли толпу, что прибавляло любопытства и привлекало еще больше народу.

Был лишь один способ избавиться от недосыпания и тревожных мыслей: поспешить. На постоялых дворах останавливались лишь на несколько ночных часов, предварительно выгнав всех постояльцев и всю ночь не спуская глаз с хозяина. Днем лошади скакали без остановок, на почтовых станциях их часто меняли на новых, которых загодя требовал посланный вперед гонец. Это делалось, чтобы при смене упряжки не возникало задержек.

Анжелика, измучившись от бешеной скачки и тряски, негодовала:

— Вы, сударь, желаете моей смерти! Остановитесь хоть на несколько часов. Я больше так не могу.

Де Бретей только посмеивался:

— Какая вы неженка, мадам. Разве вы не испытывали больших тягот в королевстве Марокко?

Она не отважилась сказать ему, что беременна. Вцепившись руками в сиденье или в дверцу, изнемогая от пыли, она молилась о том, чтобы адская скачка, наконец, прекратилась.

Однажды вечером, в конце изнурительного дня, экипаж, на всем скаку поворачивая на каком-то крутом холме, встал на два колеса и опрокинулся. Возница, предчувствуя недоброе, успел придержать лошадей, от этого удар оказался не столь сильным, как можно было бы опасаться, но все же Анжелику перевернуло, она сильно ударилась об отломавшееся сиденье и тотчас почувствовала, что случилось непоправимое.

Ее немедленно извлекли из кареты и уложили на траву у дороги. Де Бретей, бледный от страха, наклонился над ней. Если госпожа дю Плесси умрет, король ему этого никогда не простит. В некоем прозрении он почувствовал, что дело идет о его голове, и уже ощутил холодок секиры палача у себя на шее.

— Сударыня, — умоляюще проговорил он, — вам было больно? Но все уже прошло, не так ли? Ведь удар был пустяковый.

— Это ваша вина, глупец! — крикнула она ему в лицо, и в ее голосе были испуг и отчаяние. — Вы.., с вашей проклятой скачкой.., вы отняли у меня все… Я из-за вас все потеряла, вы, ничтожество!..

И вцепилась ногтями ему в лицо, оставив на щеках глубокие царапины.

На импровизированных носилках солдаты отнесли ее в ближайшее селение. Увидев, как ее платье окрасилось кровью, они сочли свою пленницу серьезно раненной. Но хирург, за которым побежали, осмотрев ее, заключил, что здесь требуется не он, а повивальная бабка.

Анжелику поместили в доме мэра; она чувствовала, как с той, другой жизнью из нее уходит ее собственная…

Толстые стены зажиточного деревенского дома пропитались запахом капустного супа, и от этого ее мутило еще больше. Красное, лоснящееся от пота лицо незнакомой матроны временами надвигалось на нее и слепило до боли, как закатное солнце. Всю ночь почтенная лекарка не без отваги сражалась за жизнь этого диковинного, словно бы бестелесного существа с рассыпанными по подушке волосами цвета меда, со странно смуглым лицом. На восковых щеках темными пятнами проступал загар, веки наливались свинцом, у уголков рта пролегли сиреневые тени… Все это говорило опытному взгляду о близкой смерти.