Бунтари и бродяги - [29]

«Не надо, не беспокойся, — сказала она, поднимаясь, чтобы взять сверток. — Думаю, мне надо идти. Возможно, я с тобой еще как-нибудь увижусь».

«Приходи, когда захочешь». Почему бы и нет? Мы ведь не враги. Она расстегнула две пуговицы на пальто, как будто благодаря этому чувствовала себя уютнее и раскованнее в собственной одежде, а потом помахала мне рукой. «До скорого».

«Спокойной ночи, Кэти». Больше всего меня поразило то, что за все время нашей встречи она ни разу не засмеялась и даже не улыбнулась, поэтому я сам улыбнулся ей на прощанье, когда она обернулась ко мне на пороге. Она сделала то же самое, но куда делась ее дерзкая, бесстыдная, широкая улыбка, которую я некогда знал? Теперь она криво растянула губы, и я почувствовал, что сделала она это просто из вежливости. Возможно, подумал я, ей многое пришлось пережить за эти годы, да она уже и не молода.

Итак, она ушла. Но я вскоре перестал о ней думать и вернулся к своей книге.

Однажды утром, несколько дней спустя после нашей встречи, мне пришлось подниматься по улице Святой Анны, разнося письма. Назад я шел медленно, потому что мне приходилось останавливаться почти у каждого магазина. Был дождь, мелкая изморось, вода стекала у меня по плащу, а брюки до колен промокли насквозь. Поэтому я хотел поскорее напиться горячего чаю в столовой и надеялся, что печь там растоплена докрасна. Если бы я так не задержался во время обхода магазинов, то заскочил бы по дороге в кафе.

Я только что занес пакет с письмами бакалейщику и вышел на улицу, как увидел в окне соседнего ломбарда картину с рыбацкой лодкой, ту самую, которую я подарил Кэти несколько дней назад. Да, я не ошибся, это она была выставлена среди старых ватерпасов, затупившихся рубанков, ржавых молотков, садовых совков. Рядом с ней очутился футляр из-под скрипки с порванным ремешком. У меня окончательно развеялись сомнения, когда узнал зазубрину на деревянной раме в правом нижнем углу.

С полминуты я не верил собственным глазам, я просто не мог понять, как она сюда попала. Затем мне вспомнился первый день нашей семейной жизни и сервант, забитый подарками, среди которых выделялась эта — единственная позже уцелевшая из трех картин, выглядывающая из-под обломков прошлых жизней. И вот, подумалось мне, она превратилась в ничто, в ненужный хлам. Возможно, Кэти продала ее сразу же, тем вечером, когда возвращалась от меня, — поскольку ломбарды работают долго по пятницам, чтобы жены могли забрать на выходные праздничные костюмы своих мужей. А может быть, она продала ее только что, этим утром, и я пришел всего лишь на полчаса позже нее? Бедная Кэти, подумал я. Тяжело же ей приходится! Но почему она не попросила у меня шиллинг-другой?

Я не слишком долго думал над тем, как мне теперь поступить. Я просто зашел вовнутрь и стал у прилавка, дожидаясь, пока седой, еле держащийся на ногах скряга закончил разговаривать с парочкой невзрачных женщин, которые старались убедить его в том, что принесли закладывать вещи отличного качества. Я терял терпение. Я зашел сюда с улицы, где шел дождь и было свежо, и поэтому мне стало не по себе из-за отвратительного запаха старой одежды и заплесневелого хлама и, к тому же, я спешил, потому что столовая скоро закрывалась и я мог остаться без чаю. Наконец, старик прошаркал в мою сторону, протягивая руку: «Мне пришло письмо?»

«Нет, папаша. У меня к вам дело. Проходя мимо, я увидел здесь в окне картину, ну ту, с лодкой». Женщины, выходя из ломбарда, пересчитывали гроши, которые он им дал, и запихивали залоговые бумажки в свои кошельки. Старик вернулся ко мне вместе с картиной, держа ее так, как будто она стоила не меньше пяти фунтов.

Удивленный разум подсказал мне, что Кэти продала ее сразу же после того, как я ее ей подарил. Но я все не мог в это поверить, поэтому хотел рассмотреть картину поближе, потрогать руками и убедиться в том, что это именно она. Цена с обратной стороны была написана неразборчиво. «Сколько вы за нее хотите?»

«Она стоит четыре шиллинга».

Сама щедрость! Но у меня не было времени торговаться. Конечно, я мог бы поторговаться и заплатить за нее гораздо дешевле, но я предпочел переплатить, чем потратить пять лишних минут на болтовню. Я протянул ему деньги и сказал, что зайду за картиной позже.

Вновь оказавшись под дождем, я подумал: каких-то четыре жалких шиллинга! Вот мерзкий жадюга! Он наверняка дал Кэти за нее не больше одного шиллинга шести пенсов. Три пинты пива за картину с рыбацкой лодкой!

Не знаю почему, но я был уверен, что она придет ко мне снова на следующей неделе. Она действительно пришла в четверг, в то же самое время, и на ней была все та же одежда: летнее платье под коричневым зимним пальто, пуговицы которого она никак не могла оставить в покое. Это выдавало ее беспокойство. По дороге она пропустила стаканчик-другой, и перед тем, как войти в дом, зашла в уборную во дворе. Тогда я поздно вернулся с работы и еще не успел допить чай, поэтому предложил ей присоединиться ко мне. «Мне не хочется, — последовал ответ, — я уже недавно выпила чашку».

Я насыпал в камин уголь. «Садись поближе к огню. Этим вечером на улице подморозило».