Бунт женщин - [43]

Я слушала Ангелину Сысоевну и успокаивалась. Даже мелькнула мысль: если бы я жила тут, с ней, может быть, смогла бы и школу кончить.

— У меня к вам просьба, — сказала я. — Я не могу идти домой. Мне нужны мои вещи. Рюкзак, бельё, одежда… документы — в столе.

— А книги ты не возьмёшь? — дрожащим голосом спрашивает Ангелина Сысоевна. — Тяжело тащить, я понимаю. Знаешь, я прямо сегодня пойду на почту и вышлю их тебе, они дойдут за неделю, а ты пока устроишься в школу. Чемоданчик тебе дам, он лёгкий, ничего не весит.

Она уходит за моими вещами.

Надо бы позвонить Инне, предупредить… Не надо. Инна писала, она ждёт меня в любую минуту.

— Поля!

Я не услышала, как вошёл Виктор.

— Я давно хочу тебе сказать, прости меня. Я видел, мать куда-то побежала. Прости меня. Скажи, как исправить.

Виктор не пошёл в школу или удрал с уроков?

Ангелина Сысоевна права, он изменился. Но ни плохой, ни хороший он не нужен мне, и я говорю ему:

— И ты прости меня. Я желаю тебе удачи во всём. В любви, в профессии.

— Ты прощаешься со мной? Удача в любви — это ты.

— Мама говорит, ты — однолюб. Я тоже однолюб, — неожиданно говорю я Виктору.

— Ты любишь Дениса?

На ринге это назвали бы ударом ниже пояса. Во все глаза смотрю на Виктора. Кровь бурлит в моей голове, ещё мгновение — я снова потеряю сознание, но Виктор капает мне капли в рюмку, вливает в мой рот. Он красный, у него дрожат руки, совсем как у Ангелины Сысоевны, и я пустым своим животом ощущаю наше родство. Мы оба неизлечимо больны. И с этим ничего нельзя сделать.

Мы смотрим какое-то время друг на друга, но вот я слышу.

— Он тоже однолюб. Он тоже с собой ничего сделать не может.

Виктор знает и то, что Денис любит мою маму. Наверное, это знают и девочки из биологического кружка.

— Я не прошу тебя выйти за меня замуж, я знаю, это невозможно. Прошу только: помни, в любую минуту я есть… помочь.

Кровь ещё бьётся в голове… но то, что Виктор знает мою болезнь, и то, что он обозначил её словами… меняет всё: панцирь мой, звеня, распадается обломками.

Он стоит передо мной, большой, красный, и моргает.

На его плечах — тот же груз, что и на моих.

— Ты любишь мою маму, — говорит он запинаясь. — Я похож на неё.

И то, что Виктор как бы поделил надвое мою ношу и взял себе половину её, и то, что он сломал мой панцирь, даёт мне возможность дышать. Я дышу — впервые с того часа, как услышала Дениса.

Виктор борется с собой: сказать или не сказать. Мне всё равно, скажет он или не скажет, всё, что касалось меня, он сказал. Но то, что он говорит, подкидывает меня с места:

— Сегодня твоя мама сказала Денису: «Ты убил меня, ты лишил меня дочери. Не смей никогда на километр подходить ко мне». Каждое слово ясно слышал. Я должен был понять, что случилось.

— А он?!

— Побежал из школы прочь. Ты, надо думать, услышала то, что он говорил матери о своих чувствах…

— Витя, Витенька, беги к нему, ищи его… в овраге — он там гулял с Бегом, он может быть и на насыпи. Пусть он живёт. — Мои слова трясут меня электричеством, оказывается, я трясу Виктора за плечи. — Витя, спаси его. Пожалуйста, спаси, я знаю его…

— Я тоже, думаю, знаю его, он — сильный человек, он справится.

— Нет. Он эмоциональный. Ты не знаешь его. Откуда ты знаешь его?

— Он — мой близкий друг.

— Что-о?

— Когда я влюбился в тебя, я стал за тобой следить. Ты чуть не каждый день бегала в биологический кружок, и я вычислил: не за матерью же…

— Почему не за матерью? Мы с ней не могли говорить дома.

— И во время занятий кружка не могли.

— Я могла слушать её.

— Врёшь. Ты ходила туда из-за него тоже. И я решил понять, что в нём такого… необычного. Сначала он злил меня. Шпендрик, а все носятся с ним. В первый раз я подошёл к нему, когда ему купили собаку. Мы вместе кормили Бега, вместе гуляли…

— Я никогда не видела тебя рядом с ним.

— Что я, дурак, по-твоему? Ты не видела меня и тогда, когда в течение многих лет сидела на своей насыпи под дождём. Думаешь, я случайно оказался там? Так вот, скоро я понял, Денис — блажной, тронутый, часами рассказывал мне о зверях и растениях.

— Как же ты, друг Дениса, зная его, мог так… со мной…

— Сопляк, младше на год, а отнимает тебя… И я — помойка для его излияний. Решил отомстить и ему, и тебе. Он болтал мне о своих планах: жизнь посвятит биологии… а я наливался ненавистью к нему и к тебе, почему ты видишь его, а не видишь меня. Я был злой, — повторил Виктор горестно. — Я был гадкий. То, что я сделал с тобой, — Виктор поморщился, — не сразу отрезвило меня. Отрезвил меня Денис. Всё столкнулось вместе. Уволили твою мать. Денис прибежал ко мне: спасай! Мама помчалась к Велику. Не получилось. Когда погибли звери, я тоже думал, он не будет жить. Я пас его, брёл следом, не ходил на уроки, как и он. Там же, где тебя, сторожил на насыпи его, Сталкивался с ним лицом к лицу, вызывал на откровенность. Я заставлял его повторять всё снова и снова, мне мама говорила, когда плохо, надо выговариваться и выплакиваться. Я знаю, я помог ему. А потом он дёрнул за тобой. Вот тут я чуть с ума не сошёл. Я-то думал, он тебя в упор не видит, я был уверен, он в твою мать… — Виктор запнулся. — Я уже любил его. Я уже знал его. Он уже был мой друг. Я догнал его, когда он, журавль с рюкзаком, шёл к поезду. И я думал — убью его. Накануне он сказал мне: «Мне нужно вернуть Полю сюда во что бы то ни стало!» Когда я возник перед ним, он от неожиданности отпрянул: «Ты чего? Ведь мы попрощались!» Я кипел, как чайник, даже, мне кажется, булькал. И я выбулькал: «Зачем… Полю… сюда? Зачем уходишь?» Он ничего не заподозрил, он думал, я пекусь о нём, и так мягко, знаешь, говорит: «Не волнуйся ты так. Мария Евсеевна больна, Мария Евсеевна измучена, ей нужна помощь, её нужно спасти». Я хлопнул его изо всех сил по плечу: мол, дуй, пусть ляжет путь…