Бунт на борту - [45]

Казначей, пьяный, как поп перед обедней, сразу отрезвел от испуга, но даже ласковая просьба императора есть высочайший приказ, и кто посмеет его ослушаться?

— Счастлив исполнить повеление вашего величества! — ответил с глубоким поклоном дон Панкрасио и, с обреченностью приговоренного, поднимающегося на эшафот, отправился на галеон.

5

Невнимательно, то и дело оглядываясь на безопасный берег, слушал дон Панкрасио объяснения кабальеро де-Гарай. Паровые трубы, колеса, краны, ремни — все это перемешивалось в голове испуганного дона. Кабальеро заметил невнимательность казначея и, думая, что он просто скучает, решил показать машину в действии. Он повернул какой-то рычаг. Со свистом, гуденьем, скрежетом завертелись колеса, задвигались рычаги. Дон Панкрасио всплеснул от ужаса руками, попятился и повис в воздухе.

На нем были шелковые сборчатые неимоверной ширины штаны, увековеченные на портретах Тициана. Неосторожного движения дона Панкрасио было достаточно, чтобы какой-то ехидный зубец махового колеса вцепился в штаны придворного и вздернул его, как на дыбе.

Толпа на берегу испуганно загудела. Послышались истерические крики женщин. Но испуг и тревога были напрасны. Ничего ужасного не произошло. Машина сама по себе, от тяжести тела казначея, остановилась. А затем раздался треск рвущейся материи. Нежный шелк, не выдержав, лопнул, дон Панкрасио перекувырнулся и повис, теперь вниз головой, при чем обнажились его ноги. И тотчас дождь опилок хлынул на палубу галеона.

Причем здесь опилки? Откуда взялись опилки? Терпение, сейчас все станет ясным.

Старинная кастильская пословица гласит: «И в прекрасном кубке может быть дрянное вино». Пословица эта целиком оправдалась. Прекрасный кубок содержал дрянное, кислое, как уксус, вино. Прекрасные шелковые панталоны, лопнув, обнажили тощие, сухие, как жерди, ноги казначея и тощий, как пустой мешок, его зад. Безупречные юношеские формы ног, которыми хвастался дон Панкрасио, оказались опилками, насыпанными в складки казначейских штанов. Хроника, на наш взгляд, преувеличивает, говоря, что на палубу «Ионы» высыпалось не менее трех четвериков опилок. Даже из желания казаться Аполлоном Бельведерским, кто согласится таскать такую тяжесть?

А на набережной, подобно выстрелам пушек, грохотал безудержный хохот. Хохотала во всю глотку чернь, ржали по-лошадиному гвардейцы, благопристойно смеялись придворные, томно хихикали дамы, по-змеиному шипели иезуиты и прелаты, держась за бока, валился от смеха император и король. И сам виновник веселья, дон Панкрасио, жалко смеялся от испуга и стыда, пытаясь ладонями прикрыть то зад, то перед.

Спохватившийся кабальеро де-Гарай, а вместе с ним и матросы, бросились, наконец, на помощь казначею и сняли его с колеса. Один из матросов, сжалившись, дал ему свои штаны, и так, в дерюжных, запачканных дегтем и смолой шароварах, дон Панкрасио вошел в палатку императора.

— Как вы находите, мой дорогой друг, машину кабальеро де-Гарай? — спросил император казначея.

— Она ни к черту не годна, ваше величество! — ответил дон Панкрасио и принялся на все корки честить изобретение кабальеро.

— Мой дорогой, не потому ли вы браните эту машину, что она порвала ваши восхитительные панталоны?

— И поэтому тоже, ваше величество! — горячо воскликнул казначей. — Судите сами, государь, что будет, если эта подлая машина во время сражения посрывает штаны с наших матросов? Испанские моряки, как и все добрые христиане, привыкли сражаться в штанах, а не с голым задом. Не отразится ли это на их доблести? Не покажут ли они врагу свой обнаженный тыл?

— Это дельное и важное замечание, — сказал император, почесал задумчиво рыжую бороду и приказал позвать изобретателя.

— Ваше изобретение крайне интересно, кабальеро, — сказал Карл, когда Бласко де-Гарай опустился перед ним на одно колено. — Но слава Испании завоевана под парусами, с ними пусть и остается наш флот. А вас, кабальеро, за доставленное нам удовольствие, — с улыбкой покосился император на дерюжные штаны дона Панкрасио, — мы жалуем орденом Кастильского голубя. Машину вашу приказываю снять с галеона «Иона во чреве кита» и вернуть его капитану де-Скарца. А теперь идите с богом, кабальеро, государственные дела ожидают нас…

6

Крепкий запах корабля, запах смолы, мокрого дерева и трюмной воды. Вот чем дышал он десятки лет. Закопченные от морских фонарей, нависшие дугами бимсы потолка. Вот на что смотрел он всю жизнь. Море — вот где искал он золота, славы и почестей. И море обмануло его! Нет золота, нет славы и почестей. За дубовой обшивкой бортов посапывала, плескалась, шептала волна. Она шептала: «Конец! Перестань бороться, перестань искать! Ты побежден. Иди на дно!»

Он поднялся и вышел из каюты на палубу. Он один на галеоне, он отпустил на берег всех матросов, даже якорную вахту. Только ночь и луна увидят его бесславный конец. И опять этот шепот, теперь легкий посвист ветра в натянутых вантинах, в штангах и фалах. Опять кто-то шепчет ему в уши: «Перестань бороться. Иди на дно».

Он медленно поднялся на трехэтажную корму, к высокому, стройному, в человеческий рост фонарю. Резные наяды и левиафаны держали фонарь, и кабальеро погладил их, погладил нежно и горестно, прощаясь. Желтым огненным глазом через слюдяное оконце смотрел фонарь на голубой гербовый флаг. Кабальеро мечтал увидеть его победно развевающимся над армадой, идущей без парусов навстречу морским ветрам, а флаг, устало шевельнувшись, шепнул: «Перестань бороться. Иди на дно». И кабальеро обнажил шпагу и перерезал фал. Флаг упал в море. Кабальеро помедлил и швырнул туда же шпагу, сверкавшую в сотнях абордажей, но не добывшую хозяину золота и славы. Затем он спустился с кормы и прислушался. Плескались волны за бортом, шептали ванты: «Иди на дно!» Он приложился к морской кожаной фляге с вином, жадно глотнул и крикнул: