Бунт Афродиты. Nunquam - [85]

Я, конечно же, всё придумал, чтобы напугать его. Мне было известно, что он панически боится змей. Желанного результата я достиг. Карадок взялся за фонарь и с раздражением проговорил:

— Почему вы не сказали об этом раньше? Мы могли бы сесть на чудовище.

Когда мы вернулись в дом, оказалось, что почти все лампы потушены и Иокас спит с улыбкой на лице; Бенедикта исчезла. Слуга дремал на стуле с прямой спинкой. Пришлось нам совершить нелёгкий путь до виллы, где нас ждали наши комнаты. Карадок высоко поднимал фонарь, со сдержанным любопытством разглядывая потрескавшихся херувимов из штукатурки, разбитые мраморные камины, помёт на грязном каменном полу. Найдя свечу, я зажёг её. Бенедикте предоставили отдельную комнату на той стороне дома, что с балконами. У меня же было нечто неудобное, похожее на ящик. Несмотря на усталость, заснуть сразу мне не удалось, вероятно, из-за отвратительного, но пьянящего чёрного вина, которым нас щедро угощали. Поэтому я написан коротенькое письмо Бенедикте — чтобы она прочитала его, когда проснётся одна в своей кровати. «Дорогая моя Бенедикта, суть в том — почему ты не понимаешь? Суть в том, что время дало рождение пространству, а пространство дало смерть времени. (Древняя ворожба по печени была попыткой прорваться в будущее — наверно, это срабатывало.) Это единственная причина моей любви к тебе — потому что ты просто не в состоянии ухватить значение причинной связи в новых условиях. Я бы добавил пару уравнений, но слишком пьян для этого, да и света недостаточно. Итак, я успокаиваю себя тем, что всерьёз предостерегаю тебя насчёт опасности обыкновенного невежества. Из-за него слабеет воля и гниёт кора головного мозга. Держись за меня. Феликс». Вероятно, в послании не хватало нежности; и уж точно оно не было таким, каким ему предполагалось быть, когда я брал в руки карандаш. Подумав, я сумел добавить упущенный компонент. Постскриптум гласил: «Я с удовольствием демонтирую и уничтожу Иоланту, если ты попросишь меня об этом».

Ночь была трудной, с пустыми снами, криками птиц и лаем собак; но потом я всё же задремал и проспал до самого утра. Наступил тёмный мрачный день с тяжёлыми косматыми тучами, неподвижно висевшими над нами; вода в заливе была цвета ружейного металла. Возле кровати я нашёл ответное письмо: «Теперь моя работа заключается в том, чтобы ты делал то, что считаешь необходимым. Всё остальное может стать для нас роковым. Должна сказать, ты ужасный безнадёжный дурак, и в этом есть некоторое утешение. Встретимся в четыре в Эйюбе».

Надо же, уже десять часов; Бенедикта уехала в Полис, чтобы вдосталь наглядеться на улочки и мечети. Тем временем вернулся баркас и привёз маленького доктора. Давно проснувшийся Иокас по-птичьи ни минуты не сидел спокойно.

— Она хочет встретиться с вами в Полисе, — сообщил он.

Я ответил, что уже знаю. Из единственной ванной комнаты доносился оглушительный свист — словно целое стадо слонов поливало друг друга.

— Карадок принимает ванну, — совершенно серьёзно сообщил Иокас — Я говорил ему, что не желаю видеть никакие проекты, — добавил он (честное слово, он как будто мысленно прочитал наш вчерашний разговор). — Он может придумывать что хочет. У него есть и время, и место для строительства. Я доверил ему создать нечто, подходящее для нашей семьи.

Я даже присвистнул от удивления и удовольствия. В это время Карадок, бодрый и разрумянившийся после омовения, явился из ванной. На сей раз он выглядел счастливым, даже сияющим.

— Вы уже знаете? — прогудел он. — Иокас доверил мне всё от начала до конца.

Это было сигналом к празднику, и, несмотря на ранний час и отзвук вчерашнего, я покорно взял стакан с огненной ракией.

Покинув компанию, что собралась возле огромной кровати, и (радуясь, что захватил с собой старый зонт), пройдя через сады, я вышел к пристани, где белый баркас с разведёнными парами ждал меня, чтобы везти в город. Море было одновременно чёрным и спокойным, сияющим и непроницаемым; и мы одолевали его на полной скорости. Я с интересом (скорее забавляясь, такой я был дурак) изучал пророчество Зенона и подробный рисунок, который он сотворил, якобы моей тайной вечери в классической традиции. Какого чёрта всё это значит? Я вспомнил о талисмане «Tunc» Баньюбулы — двенадцать мест, из которых три пустовали. Написанные имена принадлежали моим друзьям — Вайбарту, Пулли, Маршану, Баньюбуле, Нэшу и так далее, и так далее. На рисунке Зенона тоже пустовало несколько мест за столом, и я ненадолго призадумался. Похоже, там не было ни Иокаса, ни Джулиана; и не исключено, что одно из пустовавших мест могло принадлежать Иоланте. Почему бы нет? Всё довольно туманно, как обычно в таких случаях; и, конечно же, никаких дат — как всегда! Однако по вторникам я чувствую себя вполне расположенным к оккультизму, поэтому, вздохнув, положил рисунок в карман и стал смотреть на чёрную воду и на серовато-синие пятна, которые мы оставляли на ней. Мрачный город надвигался на меня как ряд различных «состояний»: я ищу образ, который мог бы передать изображение, развёртывающееся в определённом числе разных сцен, медленно, по мере того, как увеличивается количество уточнённых подробностей. Интересно, подумал я, что делает Бенедикта; закрыл глаза и постарался представить, где бы она могла быть, — возможно, сидит на каменной кладке возле могилы матери в Эйюбе или (что более вероятно) в маленьком садике возле мечети, где упал Сакрапант, пьёт бенедиктин и курит сигарету с золотым ободком. Как же убить время? День был мрачный, сырой, и я пошёл через аркады большого базара к маленькому ресторанчику, где однажды (сколько веков миновало?) обедал с Вайбартом и его женой и слушал его по-актёрски выразительные рассуждения о хороших и плохих книгах. Мне никак не удавалось вспомнить, как выглядела Пиа, разве что незабываемыми остались блестящие глаза, внимательные, смешливые. Как хотите, но у меня никак не получалось соединить её с Иокасом, — но что было, то было. Словно мои раздумья обрели реальность, я буквально налетел на Вайбарта, как раз собиравшегося сесть за столик.