Бумажный дворец - [97]
– Тоже разговаривала с мертвыми.
Питер залпом осушает бокал и делает знак бармену.
– Ходила на кладбище?
– Да.
– И как?
– Странно было видеть его могилу спустя столько лет. – Я вспоминаю надгробие, на котором уже оставило свой след время, и мои слезы, орошающие голую землю. – Мне не сразу удалось ее найти. В моих воспоминаниях он был похоронен на вершине холма. Но на самом деле могила оказалась в низине. Все, что я на самом деле помню, это то, что на кладбище было очень грязно и Анна жаловалась, что у нее завиваются волосы, и отказывалась произносить молитву вместе со всеми.
– Как это на нее похоже.
– Мать Конрада за все время не сказала никому из нас ни слова. Даже маме. А моя сводная сестра Розмари постоянно цеплялась за нее – маленькое бледное призрачное создание.
– Они все еще живут здесь?
– Понятия не имею. Мы никогда их больше не видели. Лео бросил маму через несколько месяцев после смерти Конрада.
– Сколько лет было Розмари?
– Когда Конрад погиб? – Питер кивает. – Лет четырнадцать.
– Вы дружили?
– С Розмари? Конечно нет.
– Почему?
– Она была… Не знаю, как описать. Странной. Не от мира сего, как будто совершенно не понимала социальных сигналов, если ты понимаешь, о чем я. Помню, ей нравилось петь рождественские гимны.
– Попробуй ее найти, если она все еще существует.
– Наверное, переехала много лет назад.
– Может быть, а может и нет.
– В любом случае, это было бы слишком неловко. Позвонить ни с того ни с сего после того, как я столько лет даже не пыталась с ней связаться.
– Лучше поздно, чем никогда. – Питер поднимается с табурета. – Выйду покурить.
– Тебе правда надо бросить.
– Как-нибудь брошу, – отмахивается он. Я смотрю, как он удаляется от меня через лобби и, толкнув вращающуюся дверь, выходит на грязный тротуар.
Розмари живет в маленьком непримечательном райончике на востоке города. Квартал за кварталом одинаковых одноэтажных домов с аккуратными палисадниками. Но я узнаю ее дом в ту же секунду, как такси подъезжает к нему: на крыльце стоит подставка для зонтов в виде аллигатора с веранды ее матери, его пасть все еще широко раскрыта спустя столько лет. Розмари подходит к двери с маленькой собачкой на руках – спасенной с улицы, рассказывает она мне. У нее бежевые, коротко остриженные волосы. Она преподает историю музыки. А ее муж Эдмунд – квантовую физику. Детей у них нет.
– Моя специальность – барокко, – рассказывает она, когда я прохожу за ней в гостиную. – Есть травяной чай и кофе без кофеина. Кофеин вызывает у меня тревожность.
– Без кофеина отлично.
– Располагайся. Я испекла морковный пирог. – Она уходит на кухню, оставив меня одну в гостиной. Каминная полка заставлена фотографиями в рамках: бесцветная Розмари в мантии и шапочке выпускницы, Розмари с мужем в день свадьбы, маленькая Розмари едет в трамвае с Лео. Но ни единой фотографии Конрада. Я беру серебристую рамку со снимком Розмари вместе с какой-то пожилой парой на круизном лайнере. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю, что это Лео. Он обнимает одной рукой женщину, в которой я узнаю ее мать.
– Они снова поженились, – говорит у меня из-за спины Розмари.
– Я не знала.
– Спустя несколько лет после смерти брата. – Она забирает у меня рамку и ставит ее обратно. – Они оба уже умерли.
– Мне очень жаль.
– Ну, это естественный процесс. – Она протягивает мне кусок пирога. – Я добавила яблочный соус вместо сахара. Как Анна?
– Анна тоже умерла. Почти двадцать лет назад. Кстати, завтра годовщина ее смерти.
– Я помню, вы никогда особо не ладили, – говорит Розмари.
Я ощетиниваюсь:
– Она была моей лучшей подругой. Мне не хватает ее каждый божий день.
– Да, жизнь бывает одинокой.
Мы молча сидим рядом, каждая притворяется, что сосредоточена на еде.
– Очень вкусно, – произношу я через некоторое время.
– Яблочный соус делает его сочным. Так что привело тебя в Мемфис?
– Мой муж Питер. Он приехал по работе. Мама на даче, присматривает за детьми. У нас их трое.
– И ты в первый раз сюда вернулась?
Я киваю:
– Надо было приехать раньше. Я ходила на могилу Конрада вчера.
– Я ни разу туда не ходила. Кладбища меня угнетают. Мама навещала его каждую неделю. Она так и не оправилась от всего этого. Мне кажется, она винила тебя.
Я чувствую себя так, будто она плеснула мне в лицо ледяной водой.
– Прости, – бормочу я, чувствуя, как неуместно звучат мои слова. – Я не смогла его спасти.
– Что уж поделать. Если бы ты прыгнула за ним в воду, он бы наверняка в панике утопил тебя вместе с собой. Таким он был человеком. – Розмари кладет в рот большой кусок пирога и медленно жует. – Ты видела, как он утонул.
– Да.
– Наверное, сложно было перестать об этом думать.
– Я так и не перестала.
Розмари теребит маленький крестик, висящий у нее на шее. Кажется, она о чем-то размышляет.
– Я пыталась себе это представить: как Конрад падает с лодки в холодный океан. Он был ужасным пловцом. Каково было смотреть, как он уходит под воду? Жаль, я не видела это собственными глазами.
Какие странные слова.
– Я тебя не понимаю.
– Правда? – Она смотрит на меня долгим тяжелым взглядом. – Помнишь, как он приехал к нам с мамой на лето?
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.
Портрет трех поколений женщин, написанный на фоне стремительно меняющейся истории и географии. От Кубы до Майами, с девятнадцатого века и до наших дней они несут бремя памяти, огонь гнева и пепел разочарований. Мария Изабель, Джанетт, Ана, Кармен, Глория — пять женщин, которые рассказывают свои истории, не оглядываясь на тех, кто хочет заставить их замолчать. Пять женщин, чьи голоса с оглушительной силой обрушиваются на жизнь, которой они отказываются подчиняться.Внимание! Содержит ненормативную лексику!