Бумажный дворец - [70]

– Мне нужно, чтобы ты сказала, что все будет хорошо.

– Ты жалок. – Я нажимаю на отбой.

– По-моему, все прошло хорошо, – говорит Питер.

Я смотрю на трубку в руке. Кто-то нацарапал на ней слово «сука». И смайлик.

– Они женятся.

– А-а.

– Зачем я вообще тебя послушала? Нужно было повесить трубку, как только он произнес ее имя.

– Не пытайся выставить меня виноватым, – говорит Питер.

– Передразниваешь меня? Вот какова твоя реакция? Мой отец только что сказал мне, что женится на женщине, которую мы с Анной видели всего раз в жизни. Она ужасна. И откровенно фальшива.

Стекло перед моим лицом затуманивается от моего дыхания. Я протираю в нем маленькое окошко тыльной стороной перчатки и смотрю на улицу.

– И снова он выбрал не нас.

Я чувствую, что вот-вот расплачусь, и это приводит меня в ярость. Слабость – единственное, что я унаследовала от отца. Послеполуденное небо постепенно темнеет. Сердитый порыв ветра волочит по тротуару новогоднюю свистульку. Я смотрю, как она скатывается с бордюра и исчезает.

– Элла, это ты превращаешь ситуацию в либо-либо.

– Что ты имеешь в виду?

– Она выдвинула обвинения, не он. Ему сейчас не позавидуешь. Он любит тебя. Но, судя по всему, и ее тоже.

– Ты с ним даже не знаком, – огрызаюсь я. – Мне нужен союзник, Пит, а не беспристрастный свидетель.

– Знаю, сейчас это кажется предательством, но когда ты успокоишься, то поймешь, что дело не в тебе.

– Успокоюсь? Спасибо за поддержку.

Питер открывает рот, чтобы что-то сказать, но передумывает.

– Ты права. Прости. Можно, мы теперь выйдем из будки? Как бы мне ни нравилось прижиматься к тебе, здесь начинает пахнуть, как в борделе.

– Откуда тебе знать?

Я распахиваю дверь-гармошку и выхожу.

Питер следует за мной на мороз. Начинает падать снег.

– Элла. Стой. – Он хватает меня за рукав. – Пожалуйста. Я люблю тебя. Это же не наша ссора. – Он тянет меня под козырек подъезда, чтобы укрыться от ветра. – Я защищаю твоего отца, потому что хочу, чтобы вы помирились. Чтобы я мог встретиться с ним до отъезда. Только и всего. Я делаю это исключительно в своих интересах. Мне просто не хочется возвращаться в этот адски холодный город.

В нескольких кварталах дальше по улице появляется такси. Питер выступает на дорогу и подзывает его.

– Поехали домой. Можем уютно устроиться в твоей крохотной кровати и дать наши собственные новогодние обещания. – Такси останавливается. – Моим обещанием будет не пытаться тебя переспорить.

– Поезжай. Встретимся там.

– Элла…

– Все нормально. Между нами все хорошо. Но ты прав, мне нужно успокоиться. Немного пройтись.

– И так я побеждаю в нашем первом споре. – Питер берет концы моего шарфа, обматывает их вокруг моей шеи и плотнее натягивает мне шапку на голову. – Не задерживайся.

Я смотрю, как задние фары такси скрываются от меня за поворотом, окруженные снежным нимбом. На улице ни души. Никто в здравом уме не захочет гулять по такой погоде. Слезы застыли тоненькими сосульками у меня на щеках. Я опускаю голову и иду по Бэнк-стрит к зданию, где живет отец.

В его квартире на втором этаже горит свет. Я звоню в звонок и жду. Сквозь матовое стекло в массивной двери красного дерева мне видна детская коляска, стоящая на лестничной клетке, а за ней – папин велосипед, пристегнутый к батарее, с которой облетает краска. Подъезд выглядит теплым и загроможденным. Я звоню снова. Пальцы в сапогах уже превращаются в ледышки. Я топаю ногами, чтобы разогнать кровь, и еще раз звоню, утапливая кнопку звонка. Никто не отвечает. Я знаю, что папа дома, но он может не слышать звонок, если дверь в его спальню заперта. В греческом кафе за углом есть телефон-автомат, которым мне уже приходилось пользоваться.

Я спускаюсь по посыпанным солью ступенькам и иду по уличной слякоти. Почти во всех окружающих меня домах из красного кирпича жизнерадостно светятся окна. Я могу разглядеть потолки в гостиных, загроможденные кухни, голые кирпичные стены. В воздухе пахнет дровами и хорошим настроением. Мое дыхание вырывается белым облачком в темнеющем воздухе. Мусорные урны, из которых вываливаются пустые бутылки из-под шампанского и коробки из-под пиццы, уже покрыты снегом. Мороз пробирает до костей.

Мне нужно пройти всего один квартал, но когда я добираюсь до кафе, мое лицо уже окоченело от холода.

– Закройте дверь, – просит парень за кассой прежде, чем я успеваю войти.

Зал наполовину пуст. Какие-то бедолаги заедают похмелье яичницей с беконом на красных диванчиках из искусственной кожи. У барной стойки пьют кофе два старика.

Телефон находится в глубине кафе, рядом с туалетом. Я иду мимо столиков, мимо липких барных стульев, поставленных друг на друга, мимо автомата с сигаретами. По телефону разговаривает какой-то мужик, занятый горячим спором. У него жидкие сальные волосы. Крысиный хвостик. На полке рядом с ним – гора монет по десять центов. Я снимаю перчатку, шапку и роюсь в сумочке в поисках мелочи. Мужик бросает в автомат еще несколько монет и поворачивается ко мне спиной. Я прислоняюсь к стене и жду, когда он закончит звонок.

Официантка ставит на стойку кусок пирога с бананом и сливками, подливает в кружку кофе. Менеджер кладет карандаш за ухо и пробивает чек на бумаге фисташкового цвета.