Бумажный дворец - [28]

Я смотрю, как Джонас возвращается из дюн.

– Эй, чувак! – окликает его Питер. – Ты пропустил отличные волны.

– Я был слишком занят тем, что флиртовал с твоей женой.

Джонас ложится на песок рядом со мной, скрестив руки за головой. Я чувствую тепло его кожи рядом с моей кожей. Небольшое расстояние между нами заполнено не воздухом, а водой. От этой недозволенной близости у меня мурашки бегут по коже.

– Она твоя за правильную цену, – смеется Питер. – Я как раз ищу покупателя, – говорит он, запихивая в рот последний кусок сэндвича.

– Я пришлю своих людей к твоим людям, – отвечает Джонас Питеру, на мгновение прижимаясь рукой к моей. Я позволяю себе вдохнуть его запах, а потом сажусь и отодвигаюсь.

– Ха-ха, – говорю я.

У Питера на щеке осталось пятно от майонеза.

– У тебя что-то на лице. – Я слюнявлю краешек полотенца и вытираю его.

– Фу, – морщится Финн.

– Это всего лишь слюна, дурачок. И Питер! Никогда больше не говори: «Эй, чувак». Никогда.

Джина обкладывает камешками и сухими черными водорослями сердце, которое Джонас нарисовал для меня на песке. Мэдди помогает ей собирать гальку и ракушки. Она подбегает к нам с плоским морским ежом в руке.

– Смотрите! – кричит она с таким восторгом, как будто нашла сокровище Сьерра-Мадре.

– Идеально, – говорит Джина и кладет ежа в центре слова «люблю».

Я не могу смотреть на Джонаса.

– Пора идти, – говорю я Питеру.

– Я хочу остаться подольше, – ноет Финн.

– Не канючь, – шикаю на него я.

– Я тоже, – вставляет Мэдди.

– Я сейчас сгорю.

Питер смотрит на часы.

– Детям весело. Можем остаться еще на полчаса.

Он прав. Дети хорошо проводят время. Они не виноваты, что я переспала с Джонасом.

– Оставьте их с нами, – предлагает Джина. – Мы завезем их домой.

– Отличное решение, – отвечает Питер прежде, чем я успеваю отказаться от предложения. – Сможете окунуться в пруду. Смыть с себя соль.

– Замечательно, – говорит Джина.

Я смотрю на Джонаса, мысленно побуждая его придумать какую-нибудь отговорку. Но он только улыбается, позабавленный происходящим.

Питер начинает собирать наши вещи.

– Часа в три?

– Идет, – кивает Джонас всем, но смотрит исключительно на меня. – Если ты меня дождешься, я переплыву с тобой через пруд, Элла.

– А я сделаю всем «Маргариту», – говорит Питер.

– Посоли мне бокал, – отвечает Джина.

Когда мы оказываемся в машине, Питер кладет руку мне на бедро.

– Наконец-то одни, красотка.

– Не благодаря тебе. Я пыталась от них избавиться. Теперь они заявятся к нам и проторчат до ужина.

– Но теперь у нас есть несколько часов свободного времени. Мы могли бы искупаться в Черном пруду.

Он придвигается ко мне, утыкается носом мне в шею.

– Голышом, – уточняет он, не скрывая намека. – Из-за этого купальника у меня встает.

– У тебя встает от этого старого потрепанного черного купальника?

– Вообще-то от моей старой потрепанной белой жены.

Я смеюсь. С Питером так всегда.

– Давай, будет весело. – Он просовывает руку мне между ног, гладит по бедру под распахнувшимся парео. – Когда ты в последний раз занималась сексом в публичном месте?

Моя нога вздрагивает. При воспоминании о руке Джонаса.

– Знаешь что? Это отличная идея, – говорю я, пытаясь исправить ситуацию. – Мы сто лет этого не делали.

– Прекрасно, – отвечает он, но убирает руку.

10

1979 год. Июнь, Коннектикут

Из большого окна в столовой дедушки с бабушкой, где я накрываю на стол к ужину, открывается вид на покатые холмы до самой соседской фермы. Их коровы жуют траву у заграждения из колючей проволоки. Верхушки деревьев вдали горят медью в закатных лучах летнего солнца. Папа разводится с Джоанной. Он объясняет это тем, что слишком скучал по своим девочкам, а Джоанна отказывалась возвращаться в Америку. Он выбрал нас. Мы проводим июнь вместе.

Сейчас папа с бабушкой Миртл ругаются приглушенными голосами в гостиной, где смотрят шестичасовые вечерние новости. Я на цыпочках обхожу вокруг стола, кладу серебряные ножи справа от тарелок, серебряную вилку на каждую салфетку и прислушиваюсь, стараясь остаться незамеченной.

– Чушь! – возмущается бабушка Миртл. – Эта невыносимая женщина тебе изменяла. Как по мне, так это стало для тебя благом. – Она делает звук телевизора громче. – Кажется, я уже начинаю глохнуть от старости.

– Ошибаешься, мама, – отвечает папа. – Я скучал по девочкам.

Но в его голосе какая-то безвольность, отчего мне на ум приходят пустые комнаты.

– Эти девчонки – единственное хорошее, что у тебя получилось, – заявляет она.

Я слышу, как папа встает и идет к бару, слышу как падают кубики льда в стакан с виски.

Анна лежит на кровати в нашей комнате рядом с кухней, пялясь в потолок.

– Мне нужно убраться отсюда, – говорит она, когда я вхожу.

Мы здесь всего два дня, но она уже хочет уехать. Ее интернатская подруга Лили пригласила ее погостить три недели в летнем «коттедже» ее семьи в Ньюпорте. «У них членство в загородном клубе. Ее брат Леандер – профессиональный игрок в теннис».

– Ты ведь даже не умеешь играть в теннис, – говорю я.

– Блин, как же ты меня раздражаешь.

– Если ты уедешь, мне будет нечего делать.

– Мне не улыбается застрять тут на месяц просто потому, что папа решил вернуться домой. – Она встает, выуживает из сумки журнал и снова плюхается на кровать.