Бумажная книга Пабло - [4]

А что было потом? Да ничего: путешественник ушел, те двое остались; путешественник стал спускаться к гавани, тогда оба других припустились за ним; путешественник прыгнул в лодку, и лодочник как раз отчалил. Они успели бы еще прыгнуть в лодку, но путешественник поднял с днища тяжелый узловатый канат и, погрозив им, удержал их от этого прыжка.

Да не может быть, чтобы на этом был конец! Где разъясняется, кто плохой, а кто хороший, кто прав, а кто нет, кому следует подражать, а кого разоблачать? Где вывод, что этим доказано, что исправлено и что опровергнуто? В конце даже не сказано, кто такой этот путешественник, прибывший сперва на остров, а потом просто-напросто уехавший домой. Неужели на этом точка? Да, вырванных страниц нет, все листки бумажной книги пронумерованы, и конец на двадцать первой странице, а на двадцать второй начинается новый рассказ. Пабло был сражен, ведь начало было таким обнадеживающим, хотя и навевало порой тоску, зато именно эта щемящая тоска вселяла надежду на счастливый конец, который уже угадывался, до которого было рукой подать: удачный побег из колонии мог бы стать для всех примером… И вот, словно в насмешку, следующий рассказ как нарочно назывался «Муки надежды».

Что бы это значило?

Пабло прочитал имя автора, его звали Вилье де Лиль-Адан. Странное, просто невозможное имя. Так звали людей в незапамятные времена. Пабло когда-то изучал историю и мог даже правильно произнести это имя: «Вильерделильада».

События разворачивались во времена инквизиции. Пабло вдруг превратился в старого еврея. Не ведая, кто это такой, он тем не менее стал им. Звали его раввин Азер Абарбанель, и, находясь в заточении в сарагосской тюрьме, он узнает, что завтра его сожгут на костре. Преподобный отец Арбузе де Эспийя, Великий инквизитор Испании, собственной персоной является к нему, чтобы возвестить: «Сын мой, возрадуйтесь! Пришел я поведать вам, что настал конец вашим испытаниям на этом свете. Коль скоро ввиду столь небывалого упорства я, содрогаясь, был вынужден позволить так сурово поступить с вами, значит, есть все же пределы усилиям моим наставить вас на путь истинный. Вы подобны строптивой смоковнице, которую, многократно найдя бесплодной, наказали теперь усыханием… Но лишь Богу одному пристало позаботиться о душе вашей. Может, озарит вас в последний миг свет вечной благодати. Возлелеем же надежду! Ведь есть тому примеры… аминь! Опочивайте с миром ночь сию. Назавтра вам предстоит аутодафе, это означает, что вас предадут огню — возвещающему вечное пламя: оно, сын мой, полыхает, как вам известно, в отдалении. И смерти, пока она наступит, потребуется не меньше двух, а то и трех часов из-за пропитанных ледяной влагой полотен, которыми мы, оберегая и охраняя, окутываем чело и сердце жертв. Всего числом вас будет сорок три. Ваш черед — последний, так что, судите сами, у вас достанет времени, дабы воззвать к Всевышнему и посвятить ему сие, ниспосланное Святым Духом, огненное крещение. Итак, уповайте на вечный свет, почивайте эту ночь с миром!»

Так молвил преподобный отец Великий инквизитор, покидая келью вместе со своим провожатым, преподобным братом — мастером заплечных дел, испросив перед этим смиренно прощения у заточенного за все те страданья, которые им пришлось ему доставить. И вот, оставшись в своей келье, во мраке ночи, уверенный в предстоящей завтрашней смерти в огне, Пабло, охваченный безумием надежды, вдруг обнаруживает, что это вовсе не иллюзия: замок на двери не защелкнулся, путь на свободу открыт. Вокруг запах плесени, запах затхлости. Прочь раздумья! Тихонько приоткрыв дверь, Пабло осторожно выглянул наружу: «Под покровом темной мглы он сначала различил полукружие какого-то глинобитного строения с врезанными спиралью ступенями; а наверху, напротив него, на пятой или шестой ступеньке, нечто вроде чернеющей арки, уводившей в широкий проход, в котором отсюда, снизу, он различал только первые дуги свода».

Пабло лег наземь и подполз к краю порога. Галерея тянулась бесконечно, но ведь она вела на волю! Зыбкий свет, блеклая синева лунной ночи с проплывающими облаками. Вдоль всего пути сбоку не было ни единой двери, все равно Пабло знал, что он спасен! Он выберется отсюда! Пускай надежда — тут до него дошел смысл названия рассказа! — пускай надежда замучает его опасностями, подстерегающими на пути к свободе, истерзает до самых кончиков нервов, все равно ей суждено сбыться, она должна исполниться: тому, кто хоть раз ступил на путь свободы, с него уже не сбиться! Пабло читал в каком-то отрешенном состоянии, даже не задумываясь, почему слово «свобода» так завораживает его, он даже не отдавал себе в этом отчета. Взгляд Пабло жадно скользил по плитам. Все было так, как он и ожидал: от напряжения вот-вот лопнут нервы; его пытали муками надежды, и он выдержал. Из темноты возникали монахи, он вжимался в ниши стен, пугаясь своего бешено колотившегося сердца, пугаясь блеска пота на своем лбу и вместе с тем зная, что выберется отсюда. Распластавшись, словно тень, по земле, он ускользал все дальше, то и дело сливаясь со стеной, когда вдруг услышал, как два инквизитора, состязаясь в красноречии, затеяли громкий теологический диспут. И «один из них, вслушиваясь в слова собеседника, смотрел, казалось, на раввина! И под этим взглядом несчастному, не уловившему поначалу в нем рассеянного выражения, почудилось, что раскаленные клешни щипцов уже впиваются в его тело, что он снова — одни сплошные стенания, одна сплошная рана. Почти в обмороке, едва дыша и с трудом размыкая отяжелевшие веки, он содрогнулся всем телом от прикосновения полы одежд. Все-таки странно, а вместе с тем естественно: видимо, взор инквизитора был взором человека, целиком поглощенного беседой, мыслями о том, что долетало до его слуха. Глаза смотрели прямо и, казалось, видели еврея, вовсе не воспринимая его.