Бульварный роман - [5]

Есть великий-могучий, есть повод за мертвых напиться,

И в углах заповедных скрываются щедрость и честь,

Есть сибирский тулуп и медвежьи при нем рукавицы,

И Васильевский остров на карте, естественно, есть…

Но теперь ни тебе, ни в тебя угодить не возможно:

Опустился шлюп маломерный в объятия мглы.

Рыжий ангел едва ли возился с тобой на таможне,

Поминая верблюда и тесное ухо иглы.

1997

Юленьке Белявской

Первый раз на московских бульварах

И последний, как водится, раз,

Где кривые березы в шальварах

Совершают вечерний намаз,

Обращенные, как одалиски,

Силой ветра на южный восток,

Мы с тобой состоим в переписке

Нашей жизни на белый листок.

По глубоким и мелким сугробам,

По засечкам и пробам Кольца

Мы идем, как соседи за гробом

Убиенного пьянством жильца.

Мы поем ему многие вина,

Славим отдых от бренных трудов…

Это знак золотой середины,

Это – уровень Чистых прудов,

Где легко, словно Брейгель ван Питер,

Конькобежец, отбросив коньки,

За собой предыдущее вытер

Растопыренной кистью руки.

1997

БУЛЬВАРНЫЙ РОМАН

(поэма в 8 станциях и 1 тупике)

«Пушкин – он и в лесах не укроется!

Выдаст лира его громким пением!»

А. Дельвиг

ТВЕРСКАЯ

В лесах чинится медный пешеход.

Пересекая линию бульвара,

Несутся в обе стороны авто.

Да, двигатель, выбрасыватель пара,

Его уж не застал. Не застает

И нас другое-третее. А что?

Меня однажды не застала страсть,

Когда я вырос, бегать с автоматом,

Или еще заглядывать в глаза

Тогда единогласным депутатам,

За что меня не забирали в часть,

И я забыл, что значит это «За!».

Патины малахитовый налет

На панталонах, требующих щетки,

Напоминает бронзу школы Тан.

Да, солнце совершает свой облет,

И морщась, будто кошка от щекотки,

В бездействующий смотрится фонтан.

Стволы деревьев, словно остроги,

Качая косяками красной рыбы,

Стоят в огне. Но верится с трудом,

Что по столице бегают враги,

Размахивая факелами, ибо

Сгорело ВТО как кошкин дом.

Напротив голосует за такси

Скандалящая пара молодежи.

Да, счастье как Берлинская стена:

В разбитом виде ценится дороже

В отличие от четверти вина

(Ручаюсь вам, кого ни допроси).

Пора считать по осени грехи.

Холодный день необычайно ясен,

Как новый взгляд на заговор врачей.

Из-под ладони, как из-под стрехи,

Усевшись среди каменных балясин,

Я изучаю хмурых москвичей.

* * *

Я сам давно предсказывать судьбу

По внутренностям города умею.

Не надо называться Птолемеем,

Чтобы увидеть в ржавую трубу

Забытой слесарями теплотрассы

Дрожащих по квартирам горожан.

А некогда взволнованный кожан

Один подогревал такие массы.

Когда в моих карманах серебро

Звучит, как скудоумная цитата,

Позолотивши прорезь автомата,

Иду гадать по линиям метро.

Я знаю: этот город оживленный -

Есть анекдот с алтынной бородой,

Где Крымский мост густой (не разведенный)

Развешивает сети над водой,

Где каждый день выходят из земли

На воздух тридцать Ленинов на свежий,

Где мой отец является приезжий,

А дети – коренные москали.

Где любопытный, следуя за гробом,

Железные подметки износил,

Где на пустой дороге русофил

Никак не разойдется с юдофобом.

КИТАЙ-ГОРОД

Я как Сикорский пролетаю

Над вельдом города Китая,

И вижу Чистые пруды,

Где водоплавающих стая

За попрошаячьи труды

Глотает крошки, не считая.

Аэрочем-то прослывая,

Над Главпочтамтом проплываю.

Парад воздушен как поток.

Куда лежит моя кривая:

На запад или же восток?

Но я пути не прерываю.

Скажи-ка, дядя, ведь не даром

Я пролетаю над бульваром?

И он берет под козырек,

Как на трибуне в фильме старом

Усатый маленький зверек,

Тогда владевший полушаром.

Там, подо мною, панорама,

Где тужит на скамейке дама

Средь курьих ножек тополей.

Тулья разрушенного храна

Стоит, без окон, без полей,

Эпохи названного хама.

Я пролетаю, как фанера

Над палестинами Вольтера…

Над Маяковской головой

Произношу: «Какого хера

Я не такой же волевой

И простодушный в смысле веры?»

НОВОКУЗНЕЦКАЯ

Паровоз теплостанции «Балчуг» заметно остыл:

Или – Стыдно подумать! – ошибся мечтатель казанский,

Или солнце, широкой дугой заходящее в тыл,

Подавило его пожаром войны партизанской.

Соблазнителен Кремль, словно убранный башнями торт,

Вересковая трубка, скакун и жена ротозея.

Здесь кончали того, что бросал соблазненных за борт.

Поделом душегубу. Справа – коробка музея

Краеведческого. Чуть левее – лежит адвокат,

Без талона однажды отдавший свой сахар ребенку:

Хлебосол, якобинец, быть может, любивший закат,

Чай без сахара и буржуев стричь под гребенку.

Дальше – сад и Манеж, где давно не клубится навоз,

А, напротив, приятные глазу картины заметишь…

«Интурист» с интуристами… Дальше идешь на авось,

Невзирая на чуждый пустому бумажнику фетиш.

Открываешь глаза: не щадя своего живота,

Поедает прохожих голодный и злой «Елисеев»…

Да, не тот это город. И полночь, должно быть, не та

Надвигается засветло с легкой руки фарисеев.

ОКТЯБРЬСКОЕ ПОЛЕ

«Октябрьское поле» совсем не похоже на поле,

Как та же Солянка на пачку рассыпанной соли.

Серебряный бор никогда не слыхал о металле,

В Мясницком ряду, как и в Рыбном… Но это – детали.