Бульон терзаний - [20]

– Скоро начнем, да? – взглянув на часы, спросил Владимир.

– Начнем, да… Только мы вас так рано не ждали, – призналась секретарша. – Думали, что творческие люди всегда опаздывают. Вы посидите здесь. Петр Светозарович скоро будет. А мне еще надо список сотрудников в отделе кадров взять. Это чтоб никто не отлынивал. Там, в углу, – видите – такой шкафчик рядом с кулером? Сделайте себе чай, кофе, если хотите. Коньяк, виски в нижнем ящике. Располагайтесь, короче.

Офисные чай и кофе доверия не вызывали, коньяк и виски Владимир решительно отверг, нацедил вместо этого холодной воды в стакан и стал разглядывать столы и стулья, мысленно подставляя их в качестве декораций в разные спектакли.

Оставалось придумать применение еще трем столам, когда явился Петр Светозарович в сопровождении молодого человека, одетого в соответствии с предписаниями журнала «Афиша».

– Добрый день. Здорово тут у вас, – искренне сказал Владимир, – красивые вещи делаете.

– Да это так, – махнул рукой директор, – комната для больших совещаний. Тут и образцы, и брак. Видите вон ту бандуру в углу? Говорят, пропорции у него не соответствуют каким-то стандартам. Э… Да, а это мой младший сын, Эдуард.

Молодой человек вежливо, с достоинством наклонил голову.

– Ну-ка присядем, скоро уже народ подтянется, – скомандовал Петр Светозарович. И указал рукой на «непропорциональную бандуру». Стол, похожий на надгробную плиту с могилы тролля знатного рода, кое-как удалось выдвинуть в центр помещения так, что было сразу понятно: здесь сидят экзаменаторы. Пока режиссер и директор тянули и толкали стол и выбирали себе стулья поудобнее и попредставительнее, Эдуард стоял поодаль, сложив на груди руки.

Следует сказать кое-что об этом модном молодом человеке. Если его старший брат, Павел, работал у отца с шестнадцати лет – начинал курьером, трудился на складе, разгружал товар по ночам, изучал предприятие изнутри и только спустя пять лет стал исполнительным директором, то младший работать не хотел, а хотел учиться. Он учился в Лондоне, где последовательно пытался освоить римское право, теорию античного театра, проблему вымирания гигантских папоротников эпохи мезозоя, а также предпосылки возникновения феминистского движения в среде афроамериканского населения южных штатов. На середине каждого курса Эдуард понимал, что выбрал не свою стезю, и прекращал посещать занятия. После каждой неудачной попытки войти в научный мир он возвращался в Москву, где отец и старший брат пытались пристроить его к семейному бизнесу. К моменту встречи с режиссером Эдуард Петрович числился на должности креативного координатора, его обязанности были размыты, присутствие на рабочем месте не требовалось.

Владимир сел за стол рядом с Петром Светозаровичем, разложил распечатки текста, список действующих лиц. Достал ручку и чистый блокнот, чтобы делать по ходу прослушивания пометки.

– Это так стильно – в наш век айфонов и айпэдов пользоваться для записи бумагой и авторучкой! – произнес Эдуард. – Заметьте, я не иронизирую, а говорю от всего сердца.

– Вы, Владимир, обратите внимание на Эдика, – перебил сына Петр Светозарович, – он изучал театр в Англии. Он, в отличие от всех тут у нас, кое-что в этом понимает!

– Теорию, папа. Теорию античного театра, – напомнил Эдуард. – Но я готов что-нибудь сделать для вашего спектакля.

– Главную роль ему дать надо, понятно? – распорядился отец. – Для вида прослушайте вместе со всеми – и…

– Не надо для вида. Прослушивайте меня на общих основаниях! – встряхнул волосами Эдуард и независимой походкой направился к шкафчику, в котором хранились напитки.

– Короче, на общих основаниях его прослушайте, – сказал директор и, понизив голос, добавил: – И дайте главную роль.

Эдуард открыл нижний ящик, с тоской посмотрел на виски и коньяки, потом открыл верхний, достал из коробки чайный пакетик, взял чистую чашку и налил в нее кипятка.

– Не время пить чай, – взглянув на часы, проронил он, – но я все же выпью.

Эта фраза как будто стала сигналом к общему сбору. Дверь открылась, и в кабинет по одному и группами начали просачиваться работники «Мира элитной мебели». У входа стояла секретарь Нина и отмечала в списке прибывших.

Исполнительный директор Павел, на правах сына Петра Светозаровича, единственный получил освобождение от кастинга по собственному желанию. Прочие сотрудники вынуждены были явиться на прослушивание в обязательном порядке. Так гласили объявления, вывешенные в офисе около лифта, а на складе – возле туалетов.

Объявления сработали: люди все прибывали. Вскоре закончились свободные места – никогда еще в этой комнате не собирались все сотрудники компании. Многие видели друг друга впервые и разглядывали чужаков с подозрением. Поднялся ропот: «Уступите место, у меня стаж работы больше, чем у вас!», «Зад у вас больше, а не стаж – сядьте на тумбочку!», «Я на весь отдел занимала! На весь отдел!», «В своем отделе визжать будете. Когда мы пришли, вас тут еще не было!» – и так далее. Чтобы пресечь народные волнения, Нина организовала доставку стульев из соседних кабинетов. В доставке принимали активное участие молодой человек, который вчера помог Владимиру разобраться с лифтом (он оказался курьером), старший сын директора Павел (он сам принес все стулья из своего кабинета в обмен на то, чтобы впредь при нем никто даже не обмолвился о грядущем спектакле) и печальный Горюнин, который больше путался под ногами, чем помогал. Под конец появился еще один работник – высокий худой человек с длинным носом, похожий на усталого Пьеро. Пьеро ловко расставил стулья, подмигнул двум-трем особо миловидным девушкам, усадил их поудобнее, сам в результате оказался без места, окинул взглядом помещение, сдвинул жалюзи в сторону и устроился на подоконнике.