Булгаков и «Маргарита», или История несчастной любви «Мастера» - [4]

В то самое время в доме № 8 по Обуховому переулку квартировал некто Михаил Кутании, врач, ассистент психиатрической клиники Императорского Московского университета. Сын действительного статского советника и предводителя уездного дворянства, он дожил до преклонных лет, несмотря на кадровые чистки и репрессии. Но речь тут о другом. В 20-х годах Кутании увлекался эвропатологией, изучением генетических корней гениальности и ее связи с психопатологией, опубликовав по этой теме ряд статей: «Бред и творчество», «Гений, слава и безумие». Примерно ту же тему затрагивает и монография, написанная в послевоенные годы: «Синдром многописательства». Впрочем, анализ научных достижений основателя саратовской школы психиатрии — не наше дело. С другой стороны, эти понятия — гениальность, бред, слава и безумие — не они ли положены в основу истории Мастера в «закатном» романе Михаила Афанасьевича?

Однако мое внимание привлекла книга, изданная Кутаниным в далеком 1915 году: «Хронический кокаинизм. К вопросу о психозах отравления». Стоит припомнить, что Булгаков впервые принимал наркотик, тот самый кокаин, двумя годами ранее, в 1913 году. Как утверждала его жена, Татьяна Лаппа, она тоже пробовала, но ей не понравилось: «Я отвратительно себя чувствовала после этого. Не то чтобы возбуждение какое-то, а сонливость. И начиналась рвота. А он — прекрасно».

Вы спросите: при чем же здесь Кутании? А не был ли уже тогда его пациентом Михаил Булгаков? Или же совсем наоборот — прекрасные воспоминания были связаны с употреблением наркотика, а книга о хроническом кокаинизме была написана по результатам совместного научного исследования? Только представьте — один врач, точнее будущий врач, по имени Михаил, был чем-то вроде «подопытного кролика», участника научного эксперимента, другой же врач, тоже Михаил, внимательно наблюдал за тем, что с пациентом происходит. Типичный случай раздвоения личности с переходом заболевания в хроническую форму. А говорили, будто к морфию он пристрастился, чтобы избавиться от болей…

Впрочем, это не более чем домыслы, только и всего. С другой стороны, если верить мнению Варламова — что нам остается?

А между тем есть очень интересный вопрос, на который до сих пор не было дано четкого ответа. Кто мог подсказать Булгакову идею, положенную в основу повести «Собачье сердце»? Дядя-гинеколог, Николай Покровский, или другой дядя, педиатр, — да с какой, спрашивается, стати?! По мнению Татьяны Лаппа-Кисельгоф, Михаил Покровский и сам-то был немного не в себе. С таким же успехом это могла быть и «зубная врачиха, Зинушка», у которой Михаил Афанасьевич лечил зубы после переезда в Москву. Нет, все не так — подсказать мог только психиатр! Конечно, и сам Булгаков был врачом, но к психиатрии не имел никакого отношения. А между тем саратовское евгеническое общество, основанное в 1923 году, возглавлял тот самый Михаил Кутании.

Попробуем эту версию развить — если идею повести с евгеникой подсказал Булгакову психиатр Кутании, то не логично ли будет допустить, что он и стал прототипом профессора Преображенского? А вот это вряд ли. Однако предположение, будто Михаил Кутании был тем таинственным К., по-прежнему остается в силе — логика и совпадение ряда обстоятельств не позволяют его начисто отбросить. И все же есть ощущение, что от дневниковой записи, сделанной в декабре 1924 года, исходит аромат прекрасной дамы. Разве не так?

Но прежде чем перейти к следующей версии, хотелось бы обратить внимание вот на что — на присутствие слова «важный» в той фразе из булгаковского дневника. Если бы речь шла о романтическом любовном свидании, автор вряд ли бы так написал. Сравните со словами из «Мастера и Маргариты»:

«— За что это вы его благодарите? — заморгав, осведомился Бездомный.

— За очень важное сведение, которое мне, как путешественнику, чрезвычайно интересно, — многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак…»

Так что, если воспоминание связано не с чертом, а с прекрасной дамой, можно предположить, что она стала первой женщиной в жизни Михаила Афанасьевича. Причем первой исключительно в том смысле, что «очень важной». Если же незнакомка оказывается тут ни при чем, тогда возможен вариант и с психиатром. В конце концов, кому что нравится…

Известно, что среди знакомых Булгакова было несколько К. Конечно, Коморские и Крешковы, несмотря на присутствие в их инициалах буквы «к», тут явно ни при чем, поскольку жили они не на Пречистенке, а недалеко от Патриарших. Но вот приятель Булгакова художник Сергей Топленинов имел в виду совсем другую К., даже настойчиво прочил ее в Маргариты. Речь о его жене, Марии Кекушевой, дочери известного архитектора, перестроившего «Прагу» и вложившего немало сил в создание гостиницы «Метрополь» (вследствие того он закончил жизнь, как предполагают, в «желтом доме»). Какие были основания считать, что это и была та самая К. — да откуда же мне знать? Разве что адрес привлекает — до революции Кекушевы жили неподалеку от Обухова переулка, на Пречистенском бульваре.

Дом № 6 в Обуховом переулке

Была в жизни Булгакова и еще одна примечательная К. В доме Викентия Вересаева, где Михаил Афанасьевич нередко бывал, жила семья неких Дроздовских. Булгаков подружился с одной из дочерей главы семейства — звали ее Кира. Как мы увидим ниже, этот его выбор мог оказаться не случайным. Какое-то время они были неразлучны, вместе ходили по театрам. Булгакова даже прозвали «дневным мужем» Киры. А ведь зря! Думается, что употребление слова «муж» было бы в подобном случае совершенно неуместно. Впрочем, кто знает — быть может, несбывшееся желание быть рядом с К. Булгаков пытался реализовать с помощью юной Киры?