Булавин - [6]

Добыча и продажа соли приносила владельцу «завода» немалые доходы, иногда до нескольких сотен рублей за месяц-другой работы. Солеварнями владели многие — и изюмские, торские жители, и донские казаки, особенно из «старожилых», местной старшинской верхушки. Имелись такие и из прихожих людей, из тех, кто поисправней; большинство же их нанималось в работники к хозяевам солеварен.

Среди владельцев подобных «заводов» числился, можно полагать, и Кондрат Булавин. Недаром его считали не только бахмутским атаманом, но и атаманом над солеварами. То, что происходило на Бахмуте и соседних речках, очень волновало и его, и прочих казаков из его родной Трехизбянской, что на Айдаре, левом притоке Донца, из станиц Краснянской, Боровской, Сухаревой и прочих. Соль нужна всем, и Войско Донское, черкасская старшина бдительно следили за тем, что происходило на Бахмуте и соседних реках.

...За несколько лет до бурных событий, разыгравшихся на бахмутских промыслах, в 1702 году, зимней порой боярину Федору Алексеевичу Головину, главному начальнику Посольского приказа, его дьяк доложил, что пришла донская станица[2]. Неторопливый и сановитый боярин, с умными проницательными глазами, кивнул, спросил:

— Как зовут?

— Тимофей Федоров в станичных атаманах, а с ним в товарищах пять казаков.

— С чем пришли?

— О бахмутской соли просить. На Шидловского, полковника Изюмского, с жалобой — обижает, мол...

— Так-так... Дело сие ведомо. Не первый год о том разговоры и споры длятся. Поди уж, и забыли, когда а отчего началось. Мнится мне, что у бояр князя Ромодановского Григория Григорьевича и Бориса Петровича Шереметева хлопоты были и по сему случаю головы скорбели.

— Истинно так, боярин. И у них, и такожде у боярина князя Долгорукого Якова Федоровича и генерала и воеводы Косагова Григория Ивановича.

— Хороше, дьяче. Ты бы разыскал отписки и грамоты, в коих о том писано.

— Будет сделано, боярин.

— А теперь зови.

Дьяк с поклоном вышел в дверь. Головин скосил глаза к бумагам, лежавшим на зеленом сукне, вздохнул. Глянул в оконце — на улице совсем рассвело, но солнце еле проглядывало сквозь тучи, падали редкие снежинки. Казалось бы, мирно все вокруг, спокойно, тишь да благодать. Да в душе у боярина неспокойно, кошки скребут: «Как-то теперь там у Шереметева со шведами? Каково Петру Алексеевичу? И нарвской конфуз пережить, и армию заново строить, и заводы ставить, и с Карлу-сом воевать. Тыщи дел! А тут еще докука[3] не ко времени — изволь споры донских с изюмцами разбирать. Ох, господи, господи! И что не сидится спокойно? Голодранцы степные!» Боярин, задумавшись, не заметил вошедших станичников. Атаман осторожно кашлянул в кулак:

— Здравствуй, боярин Федор Алексеевич! — Все казаки поклонились в пояс. — Челом бьет тебе Войско Донское!

— Здравствуйте, казаки. Подобру ль доехали? Здоровы ли? Как устроились? Нет ли какой обиды?

— Благодарствуем, боярин. И доехали, и устроились по-доброму, и обиды никакой станица не имеет.

— Какое дело в Москву-матушку привело? С чем Войско Донское послало?

— С делом великим, боярин. Позволь говорить?

— Говори.

Тимофей Максимович, крепкий еще казак, лет сорока с небольшим, чуть выше среднего роста, поглядел на товарищей своих и, почувствовав их молчаливую поддержку, снова обернулся к посольскому начальнику:

— Донские атаманы и казаки, войсковой атаман Лукьян Максимов и все Войско Донское челом бьют: по указу и грамоте великого государя Петра Алексеевича всея России для проходу ратным людям в степи на речке Багмуте, через которую лежит путь к Троецкому и Таганрогу, на новой большой дороге, верховые наши казаки[4] учали селитца и учинили себе от неприятельского приходу крепость, городок построили. И, огородясь, тем местом путь неприятельским людям заняли.

— Погоди, атаман, спросить хочу: что, нападают и тем местам шкоду чинят степняки?

— Так, боярин, нападают ежегодно, а то и по нескольку раз на год; отбивать приходится — то крымцев, то ногайцев, то татар едисанских или кубанских.

— Ишь, не успокоятся никак. Ну, продолжай. Не пойму что-то: в чем обида Войску Донскому?

— А вот в чем, боярин: Федор Шидловский, полковник изюмский, прислал к нам на ту речку Бахмут казаков своего полку, жителей розных городов; и они нас, донских казаков, с того новопоселенного места сбивают, насильством своим бьют, и грабят, и ругают, и всякое разорение нам чинят, и хвалятся смертным убивством. А живут они, изюмцы, на той речке Бахмуте для соляного промыслу не постоянно, а наездом; хоромным строением не селятца и крепости никакой не чинят, потому что Багмута-речка от Изюма и от иных черкасских[5] городков в дальнем расстоянии, а к их казачьим городкам прилегла в близости.

— Сколь давно, снова остановил Головин атамана, — Войско Донское владеет той рекой и угодьями?

— Не столь давно. Да дело не в том. Места те, боярин, до сих пор были опасные и безлюдные. А наши казаки, краснянские, трехизбянские и прочие, там становятся крепко, от неприятеля те места стерегут, хозяйство заводят и тем кормятца.

— Так-то оно так, — задумчиво и пытливо глядя на станичников, медленно произнес Федор Алексеевич, — да ведь и изюмцам, и иным Белогородского разряду жителям те места тоже надобны... Так что же вы хотите?