Булава скифского царя - [2]

Из порогов горных хижин и крытых соломой и камышом крыш она идёт серпантинами троп, незаметно для нас, переходя в сухопутные, водные и воздушные пути. Шоссе переходит в переулки и улицы, проспекты и майданы, не застревая и, не останавливая свой путь у взлётных полос аэропортов и космодромов и, тонкими мириадами нитей-струн уходит к далёким звёздам, чтобы снова вернуться, чтобы снова вернуться домой. И, всегда, всегда на ее перекрёстках кипит и волнуется непридуманная в своей реальности — жизнь. Так было и будет и, не дано нам изменить и, ничего не зависит от нас, ничего… Кто это сказал? Неужели ты — Дорога?

Спутник водителя неожиданно положил свою руку на плечо Кости: — Останови здесь сын, мы приехали.

— Аа? — Слова застряли. Костя, встрепенулся и резко вдавил педаль тормоза. Двигатель чихнул — машину потащило в кювет, но Костя справился с ситуацией. Ладу отбросило вправо — шины протёрли чёрный след и, лада застыла у обочины.

Степан снова нарушил молчание и спокойно повторил: — Мы приехали, сын.

— Ты… - у опешившего Кости перехватило дыхание.

— Батя… Ты?! Я. — Он, не веря себе, прислонился к отцу и почувствовал тепло, как в детстве.

Степан обнял сына, улыбнулся и в шутку, как раньше, ударил ладонью в плёчо: — Я, я сынок, а ты думал, что призрак? Привет, как ты, как мама, жена?

— Я? — Костя от неожиданности резко подскочил и ударился головой о боковую верхнюю ручку. Мираж не исчез и не испарился. Реальность стала ощутимой; почесав шишку на темени, он открыл дверь и вышел вслед за отцом. К шуму в голове добавился оглушающий запах полевых трав, — лёгкий с прохладцей ветерок и одинокая песнь сверчка.

Сверчок вёл, такт за тактом, свою августовскую рапсодию, а чистый небосвод, трепеща мерцанием спелых и местами недозрелых звёзд, казалось, согнулся и стал ближе к Земле. Казалось — ночное небо с краюхой луны, хочет припасть к седому, ещё нестарому человеку, сидящему у обочины и заговорщически улыбающемуся своему сыну. Костя снова почесал затылок, постоял и направился к отцу. Ни слова не говоря, прикурил и протянул сигарету. Степан жадно затянулся и тут же зашёлся кашлем, а потом — смехом. Он притушил сигарету, растерев её сапожком, и поднялся. Только сейчас Костя обратил внимание на одежду отца. Она не соответствовала ни современной моде, ни — времени… — Где мы? Что происходит, во шо ты одет, батя? — Костя, осмелев, пощупал рубаху отца. Рубаха без ворота, с разрезом на груди и шнуровкой, а внизу с треугольным удлинением впереди. Штаны и вовсе удивили: из тонкой, хорошо выделанной кожи; штанины заправлены в изящные кожаные сапожки и выше щиколоток перевязаны тесьмой.

— Вот, наконец-то у меня получилось, — несколько напряжённо сказал Степан и обнял Костю. На этот раз сын не растерялся: — А ты похудел батя.

— Да и ты сын спустил жирок, — Степан хохотнул. — Нет, я не то говорю. — Он заглянул в глаза сыну… Костя замигал и отвёл взгляд.

— Батя, а тебе идёт короткая борода. У, у тебя все волосы белые, как у старика. Я, — Степан перебил сына: — Потом. Поздравляю с днём рождения, сынок! Это тебе. — Костя оторопел — Что это, отец? — Степан вынул из-за пазухи небольшой мешочек. — Это подарок тебе, дома рассмотришь, а сейчас поехали. У меня очень мало времени, извини сын. Завтра тяжёлый день. Фат, сынок.

— Какаой фат, батя?

— Потом узнаешь… река — Фат. Сейчас — разволновался Степан — Фат это река — Большая Лаба — приток р. Кубани, где родился мой прадед — казак. Как ты, Кость?

— Я… Отец? Я ничего не понимаю. Объясни пап?

Степан неуклюже обнял сына и прошептал: — Потом поговорим сынок. Как долго я ждал, о господи, но… — К удивлению сына он обошёл машину и молча сел за руль.

Лада послушно завелась, съехала с трассы в кювет и, вминая сухую тысчелетнюю траву, уверенно пошла к выделяющемуся в ночном августовском небе, кургану. Ее швыряло вправо-влево; в какое-то мгновенье Косте показалось — вот-вот оторвётся переднее колесо, но ничего подобного не происходило. Травы, расступались и обдавали пьянящим дурманом остывающей от дневного зноя степи. По левой стороне осталось несколько деревьев — малый оазис. Водитель остановил машину и осмотрелся, а затем сдал назад — к "оазису".

— Мы приехали, это — здесь. — Костя с удивлением, смешанным с восхищением, глядел на отца.

— Ты, бать…я думал мы перевернёмся. Во — фигня. Одни ямы и кочки, мля…

Степан, недоумевая, обернулся: — Какие кочки мля, о чём ты? — а затем громко захохотал. — Кочки говоришь сын, ха-ха-ха… — Не удержался и Костя, и брызнул казачьим — гы-гы, а сверчок ненадолго умолк.

Пламя костра плясало, причудливо отбрасывая тени, казалось — в мире ничего больше нет, кроме трещащих в огне веток и сучьев, но так не бывает. В мире всегда кто-нибудь да есть. Всегда. Костя, не переставая удивляться происходящему, открыл багажник, — достал пару раскладных стульев и, пошёл к костру. Когда закипела вода, он снял с таганка котелок и всыпал краснодарского чаю, не позабыв подкинуть листы чёрной смородины. Пока заваривался чай, подбросил пару толстых веток. Костёр весело затрещал и разгорелся с новой силой, выбрасывая вверх тающие угольки и искры. Они поднимались в высь, кружась в замысловатом танце и, растворялись в ночи. Отца всё ещё не было… Десять минут прошло как отец — легенда мира — ушёл в сторону кургана и пообещал скоро вернуться. Костя беспокойно осмотрелся, напряжённо вглядываясь в темень…