Букет роз - [29]

Но как заговорить с ней обо всем этом? Не поднимет ли она его на смех? Ведь он старше ее лет на двенадцать.

Мустафа вспоминал голубые глаза Нины. Они всегда смотрели на него ласково. Вспоминал ее голос, тоже ласковый. Надо объясниться. Непременно. Если надежда пустая — пусть рассеется. А вдруг — счастье! И он со своей медлительностью его упустит…

Если бы он смог догадаться, что Нина ждала его объяснения! Мустафа сразу пленил ее чистым сердцем и добротой. Она была из тех девушек, которые ценят в мужчинах именно эти качества. Трудная жизнь научила ее распознавать друзей и врагов. И вот впервые она почувствовала, что нашла человека, на которого может опереться. И видела, понимала, что он к ней неравнодушен, а молчит. И смех и грех. Не самой же ей объясняться!

Нина жила с отцом в хибарке неподалеку от кладбища. В прошлом тут была инструментальная промыслов. Но помещение было столь тесным и неудобным, что инструментальную перевели в другое место, а эта хибарка была брошена и долгое время пустовала. Отец Нины Павел присмотрел ее и приспособил под жилье. Получилась небольшая, продолговатая, высотой в два метра комнатка с одним окном. При входе Павел пристроил нечто вроде кухни. Усатый ага по-дружески смастерил тут печь, и старик Павел отпраздновал с дочерью новоселье. Друзьям он говорил в шутку:

— Теперь у нас с Ниной собственный дворец! По крайней мере, за квартиру платить не надо.

Но старик ошибся. Как только Шапоринский узнал, что никому не нужная хибарка приспособлена под жилье, он велел взыскивать с Павла квартирную плату…

Нина часто работала в ночную смену, и отец, превозмогая свои болезни, ходил ее встречать. Конечно, старику было трудно, но он боялся, как бы кто не обидел дочь на темной дороге. Теперь вместо Павла Нину встречал с работы и провожал домой Мустафа.

И вот однажды, когда они проходили мимо кладбища, Нина сказала:

— Я отнимаю у тебя слишком много времени, Мустафа… Столько для тебя беспокойства!

— Что ты, Нина, что ты! — запротестовал он. — Какое беспокойство! Я всегда готов… Я рад… счастлив!

— Значит, ты всегда будешь провожать меня?

— Пока жив, нас с тобою никто не разлучит.

Нина с радостью заглянула ему в глаза:

— Никто?

— Только могила! — И Мустафа кивнул в сторону кладбища. Потом, чуть подумав, добавил: — Или тюрьма.

— Тюрьма? — ужаснулась Нина. — Нет, я этого не допущу! — И Нина инстинктивно прижалась к Мустафе, как будто и в самом деле его вот-вот отнимут у нее.

Мустафа порывисто обнял ее и крепко поцеловал.

Она отшатнулась.

— Что ты! Нас могут увидеть!

— Ну и пусть, пусть! Я хочу, чтобы это все видели! Я люблю тебя, с первой встречи люблю!

— И я… — тихонько призналась Нина и снова приникла к нему. — А почему же тюрьма?

Мустафа в упор посмотрел на девушку и сказал торжественно:

— Я не распоряжаюсь собой, Нина. Моя жизнь принадлежит революции.

Он думал, что она рассердится, станет его разубеждать, а она с кроткой улыбкой проговорила тихо:

— Я знаю… И за это еще больше люблю тебя…

Таких слов Мустафа не ожидал от нее, и ему сделалось необыкновенно хорошо.

— Ну а если меня все же арестуют, — спросил он, — что будешь делать?

Нина гордо вскинула голову, глаза ее блестели.

— Я займу твое место! — сказала она тем приподнятым тоном, каким только что говорил он.

Мустафа был потрясен. Молча он обнял девушку, прижал к своему сердцу и задубевшей от мозолей ладонью стал гладить по ее мягким, пушистым волосам.

А она спрашивала:

— Что надо делать? Я готова на все. Твое дело — мое дело!

О таком счастье Мустафа и не мечтал. Прикасаясь щекой к волосам любимой, он думал: «Молодец Павел! Какую отважную дочь воспитал!»

В этот вечер они долго гуляли вдоль ограды кладбища. Было холодно. Дул резкий северный ветер. Пустынно и мрачно было вокруг. Но они этого не замечали. Им было удивительно хорошо. И петлявшая между вышками, пропитанная нефтью дорога, и убогие, пропыленные кусты, и покосившиеся, полуразвалившиеся домишки — все, все казалось им необыкновенно красивым и поэтичным.

А на другой день Мустафа узнал, что Нина заболела и не вышла на работу. Что с ней? Этот вопрос терзал его неотступно до конца смены. И как только заревел гудок, он кинулся бегом к заветной хибарке. Подтвердились худшие его опасения: Нина простудилась вчера на ветру и лежала с воспалением легких.

Мустафа присел на табуретку рядом с постелью и, не сводя глаз с больной, жалко и виновато улыбаясь, говорил:

— Пустяки, Нинок! Не такая уж страшная это болезнь, не волнуйся. Полежишь с недельку и встанешь… — Но дрожащий голос выдавал его. Он сам не верил в то, что говорил.

Когда выходил из хибарки, у него подкашивались ноги. Изо всех сил стараясь не выдать своего волнения, сквозь зубы спросил старика Павла:

— Может быть, позвать опытного врача из города?

Старик стал его успокаивать:

— Да ты не волнуйся, сынок, Христа ради. Все обойдется. Вот питание только особенное нужно…

— А может быть, у вас денег нет, а? Я могу помочь. Ведь не чужой, не посторонний… — И Мустафа проворно стал шарить в карманах.

Старик схватил его за руку.

— Не в деньгах дело. Достать то питание негде, вот беда! Нутряное свиное сало нужно. Доктор велел в течение месяца это сало давать Нине по три столовых ложки в день. Самое, слышь, надежное лекарство. А где его взять? В Азербайджане ведь свиней не разводят и свиного сала не едят. Вот она штука какая…