Бухенвальдский набат - [10]
– Больше ничего, Иван, не могу сделать. К Вальтеру пойдут самые слабые.
Утром лагершутц – полицейский из заключенных – привел меня и еще нескольких полосатиков к двухэтажному кирпичному зданию. Это и есть 41-й блок. Смотрю, у входа стоит молодой парень с красным винкелем, очевидно, дневальный, штубендист. Говорит по-русски. На вид плотный, сильный, но никаких пинков и зуботычин. Ведет в барак, объясняет:
– Здесь умывальник, в рабочее время запирается. Тут уборная, открыта круглые сутки. Тут спать будете, – показал места на трехъярусных нарах. – Днем в спальню входить нельзя. – Открывает дверь в большую комнату, заставленную столами и скамейками. Садитесь и ждите конца рабочего дня.
Сидим, посматриваем по сторонам. С краю стола примостился человек. Лицо сухое, подвижное, глаза колючие, так и просверливают каждого. Замечаю, останавливаются на мне.
Снова подходит штубендист (я уже знаю, что зовут его Ленька, а точнее Алексей Крохин), наклоняется ко мне, кивает головой на человека в углу:
– Это – наш блоковый, Вальтер Эберхардт. Он просит передать вам эти деньги.
Ленька подает мне свернутые в комочек немецкие марки.
– Что ты? – говорю. – Зачем мне деньги?
– Тут есть ларек, кантина. В нем можно купить суп, а иногда табак.
Я упорствую:
– Не возьму. Верни Деньги! Что за подачка.
Ленька уговаривает:
– Вальтера нельзя обижать!
Еще несколько дней назад каждый немец был мой враг. Но в Бухенвальде есть и другие немцы Ганс, блоковый из карантина и этот Вальтер… Вот он наблюдает за нами, укоризненно качает головой, что-то говорит Леньке негромко и показывает рукой на выход. Ленька выходит, но минут через десять возвращается с миской горчичного супа. Ну, от супа отказаться я не могу! Мне неудобно есть одному, но я не знаю, как разделить миску супа на несколько человек. Ложка дерет мне рот. Вальтер смотрит на меня из-под крутого лба, и глаза его теплеют. Хлебаю суп, а сам думаю: «Я попал в руки каких-то тайных доброжелателей. Может быть, и жив до сих пор только потому, что они опекают меня. Но почему мне достались их милости? Потому что я коммунист? Но среди нас немало коммунистов. Может, потому, что я не скрываю ни звания, ни принадлежности к партии большевиков? Может потому, что я здесь старше многих? Но чем я могу быть им полезен? Что могу для них сделать? Как отблагодарю? Я же совсем больной, обессиленный старик… Ну, может, не совсем старик, но почти доходяга. Это слово я уже знаю. Доходяга – это который „доходит“, еще день, неделю, месяц и капут.
Спрашиваю Леньку, почему Вальтер так заботится обо мне. Ленька нагнулся к самому моему уху шепчет:
– Приходил Ганс, предупредил, что прибудет подполковник Красной Армии, большевистский агитатор. Это – хороший пропуск. Будьте уверены, товарищ подполковник, они сделают все, чтобы вас сохранить.
Я смотрю на Вальтера, благодарно киваю ему головой. Он понимает мой взгляд, мягко, как-то застенчиво улыбается…
Ленька успел посвятить меня в некоторые подробности жизни Вальтера. Ему тридцать восемь лет, это он только выглядит старым, потому что с 1934 года мотается по тюрьмам и лагерям. В Бухенвальде старожил, прибыл вместе с первыми партиями немецких коммунистов, и номер у него только четырехзначный
– 1636. Строил лагерь, был кочегаром. Под его присмотром работали старые и больные евреи, и он укрывал их от эсэсовцев. У него много друзей среди советских военнопленных. Они благодарны ему за помощь:
– Вальтер – человек что надо! – закончил Ленька. – Ваше счастье, что попали к нему.
Я киваю согласно: конечно счастье.
А на утро начинается каторга.
Барак поднялся до рассвета. Пока стоим в очередь к умывальнику, Ленька хозяйничает за столом, режет аккуратненько буханки хлеба на ровные порции – и раскладывает их по столам. Рядом с кусочками хлеба уже стоят алюминиевые миски с темной жидкостью. Это-эрзац-кофе. Он разлит справедливо, в каждой миске один черпак и немного гущи. Гуща – это размолотые зерна ячменя, значит, тоже пища. Конечно, для наших отощавших желудков этот завтрак что дождинка для моря…
Сигнал на построение.
На аппельплаце многие десятки тысяч полосатых голов. Полосатых, потому что наши шапки – митцены – тоже полосатые. Где среди этих тысяч Яков и Валентин, не знаю. Стоим по блокам. В рядах по десять человек – так удобнее считать. А сзади нас трупы. Это те, кто умер или убит за ночь. Они тоже проходят проверку. Учет строгий!
Отсюда каждое утро лагерь расходится по работам.
После поверки начинается распределение по рабочим командам. К нашей колонне подошел человек с зеленым винкелем на груди и с белой повязкой на рукаве. На повязке черное слово «капо» – это значит распорядитель работ.
– В пистолетный цех «Густлов-верке» нужен один рабочий. Пойдешь? – ткнул он в мою сторону палкой.
Пойти на военный завод?! Делать пистолеты для фашистов?!
– Нет! Нет! – я даже руки поднял, намереваясь защищаться, если он будет настаивать.
– Почему? – спросил капо.
– Я стар и слаб, не выдержу.
Капо усмехнулся:
– Ну, смотри, в штайнбрух угодишь.
Что такое штайнбрух, я не знаю. Но только не на военный завод. Это мне кажется предательством.
Книга посвящена ответу на три ключевых вопроса: что, когда и почему пошло не так, в силу каких причин и обстоятельств прогрессивная динамика общественного развития сменилась на рубеже 1960-70-х гг. на деструктивную траекторию? На основании перекрестного анализа малодоступных источников западных и российских архивов, мемуарной литературы и собственных воспоминаний, автор предлагает свою версию глубинных процессов последней четверти XX века, которые в итоге привели к надвигающемуся системному, политическому, экономическому, культурному, экологическому и технологическому кризисам. The aim of the book is to answer three key questions: what, when and why went wrong, due to what reasons and circumstances the progressive dynamics of social development gave way in the late 1960s — early 1970s to a destructive trajectory? On the basis of a cross analysis of not readily available sources in Western and Russian archives, memoir literature and his own recollections the author offers his version of the deep processes in the last quarter of the twentieth century which ultimately led to the impending system, political, economic, cultural, ecological and technological crises.
Монография посвящена одному из социально-политических явлений Смутного времени начала XVII в. восстанию Болотникова. Анализируются этапы, ход, предпосылки, причины восстания, его природы и историческое значение. К книге имеются обширные приложения и цветная карта.
В декабре 1971 года не стало Александра Трифоновича Твардовского. Вскоре после смерти друга Виктор Платонович Некрасов написал о нем воспоминания.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.