Буги-вуги - [97]

Коконя в трансе. Чокнуться можно. Сейчас драные штаны на барахле за двести идут, а ее «Мажестик» новенький все триста потянет, да еще и по знакомству. Берегла-берегла девка. Можно сказать, единственная приличная вещь — выйти не стыдно.

Наверно пройдут годы и об этой одёже пиит оду сваяет, а сами штаны цвета индиго в магазине будут стопами лежать — бери не хочу. А ныне…

Минька свой «райфл» сначала тоже только по большим праздникам в люди выводил. Но надолго ль собаке стеклянный хуй? Теперь в этих «суперах» только загорать — живого места не найдешь, всё в дырьях.

Жалко Коконю. Хорошая девка, простая, не манерная. Живет одна с дочкой. Всегда-то с сумками, что-то да несет домой, бывает и куски, конечно. Ну как? Как жить? Давеча ее на шестнадцать рубликов надинамили. Напили, нажрали, встали и ушли. Она не то слово — плакала. Она рыдала. Передник хоть выжимай. Деньги, может быть, и невелики, но это тоже деньги. Всё у нее как-то не по-прайски.

Но вот не сдается. Проплакалась, и, глядишь, снова щебечет. На передок слабовата, как в их профессии и бывает, но это беда-то ведь небольшая. Чего уж тут? тем более уже ученая.

Дочь у Кокони взрослая, пятнадцати годов кобылица, скажешь — никто и не верит, что это ее дочь. Сама-то Коконя молодцом: в ее за тридцать больше двадцати ну никак не дашь: фигурка — папа, наверное, был токарь; ножки стройнее александрийского столпа, молокоферма мэрлиномонровского размера — всё на месте. Личико кукольное, с фарфоровым глянцем. Школьники, говорит, на улице пристают. И немудрено.

А как сложилось у бабы: накачали по малолетке, аборт? — спохватилась поздно, забоялась, травила-не вытравила, родила. Куда, кому нужна с ребятёнком? как прожить? Всю жизнь с бабкой, на ее пенсии выросла. Только в кабак и дорога, в официантки.

Так вот. Потихохоньку, полегохоньку и выросла девка коконина. Не в маму-статуэточку, а в проезжего молодца: здорова, румяна и туповата. В свои пятнадцать смотрится на всю катушку. Рядом с маманей, как подружка — снимай на пару и дери.

Коконя как-то поделилась переживаниями. От кого секреты в нашем вечно полупьяном коллективе?

— Собралась стирать на выходных, смотрю у девки трусы в дырах. Да что ты, думаю — в новых трусах дыра вырезана, и еще в одних, и еще. Смотрела, смотрела, не пойму, хоть убей. Спрашиваю — молчит, зараза, трусы выхватывает. Я ей трусами мокрыми по роже, по роже, да за волосья, да по полу! Всё рассказала матке. Что ты думаешь? С ребятами в подъезде шпилится встояка. Что ты, еб твою мать, будешь делать! Конечно, юбку подняла и вперед. Додумалась, уродина: трусы снимать не надо, если что — тоже быстренько, — опустила юбочку, всё чин-чинарем. Ах, ты блядь такая! зараза! А забеременеешь? что мамке делать? Я ж тебя, блядюгу, убью на месте, сучка ты эдакая. Лучше сразу иди давись, не смей и домой являться, и выблядка закопай своего. С кем, говорю? С кем, спрашиваю? Ремень взяла, вытянула поперек. С Юркой, отвечает, с Саней — всё шпана наша, сопли по пояс, по чердакам ходят, дрочат, и эта дура туда же, расщеперила лохань свою. Забрала всю одёжу, ни шагу из дома! сиди, уроки учи, сама буду проверять по учебнику, на пересказ. Да что там толку! хоть на работу не ходи, или ее на цепь сажай. В кого такая орясина уродилась? Ну в кого!? Прибью когда-нибудь, доведет, ейный бог!

Маныч, как всегда, анекдотец: «Бабки у подъезда: — Слышь, девки, молодежь-то ныне. — А что? — Что? Стекла жрут. Вот те и „что“. — Да что ты, милая моя? — А то. Подымаюсь давеча к себе, слышу в подъезде разговор: „Вовк, ты лампочку выверни, я в рот возьму“».

Старый, конечно, анекдотец, но зато жизненный.

До этих дел собственно и дела нет — сегодня в кабачине студенты гуляют. В прочим, уже бывшие. Обмытие дипломов, выпускной, путевка в жизнь. И мы втроем до этого допились, доигрались, допохабничались. То-то маменькам радости — сынок в люди вышел. На сто рублей заработанной платы. Инженер с печки бряк.

Кабаки в городе сегодня нашей студенческой братией забиты. Отвальная. Прощай, любимый город.

Рвань обычно гуляет до рубля. Покуда в откат не уйдут. Одно дело собрать по паре чириков с носа на банкет, другое дело назюзиться до фигурного катания. Так что у нас сегодня чуть ли не по-домашнему: официантки приветливы до невозможности, им загодя налили, Митрич, бессменный ключник у ворот, уже валяется за гардеробной стойкой, укрытый чьим-то забытым плащом, только ботинки торчат.

Многие из нашей группы здесь и раньше сиживали, для многих «Уют» — дом родной, официанток по именам знают. При галстуках, при костюмах — и не узнать с разбегу. Девицы нафуфырились, перманенты навели, косметику килограммами размазюкали — во всех ты, душечка, нарядах хороша.

Столы по-банкетному развернуты, конина рекой трехзвездочной, шампань, сушняк, водка с воли, в лабазе взята — всё дешевле. Играем с птицами певчими — братьями Соловьевыми — на перемену. Тоже, голубчики, отмучались до обеда спать — поплавок на лацкан и греби в бурное житейское море. Давно гудка не слышали заводского? Ужо тебе ОТиЗе, ОГМ-ГСМ, СНиП и прочие КЗОТы. Это не на гитарке выкаблучиваться. Но что ни говори, когда эти орлы в институте на танцульках играют, со стороны приходят, просто постоять и послушать. И есть что. Про вокал разговора нет — близнецы-братья, сам Бог дал. Голоса «льются», как Маныч говорит. Всё спето-снято до кончиков ногтей, в копеечку, Маккартни облизнулся бы.