Буги-вуги - [85]

И случился бы такой прелюбопытный анекдотец, если б не ляпнула нюся, что восьмой класс кончает. Тут и сел старик. Это ведь не собакам хвосты крутить. Тут не попробуешь — не узнаешь, почем он, самый народный суд.

Марфутка теперь ходит у нас под окном зарёванная, а Миня облажался на всю общагу — что в нашей деревне скроешь? Да и факт на скамейке, во дворе. На защечных дел мастера теперь просто пальцем показывают. Герой. Джины с дырой. Всё припомнили бывшие его пассии, все обиды и измены — на полмира растрезвонили в испорченный телефон. И на нас, как говорится, тень. И у нас с Лёликом по восьмикласснице. Сарафанное радио передавало и другие леденящие душу подробности, но здесь я воздержусь.

Ладно мы. Всё это настолько мелко, что и в лупу не рассмотришь. Я просто внимания на эти разговоры не обращаю. А вот Миньке из дому не выйти. Минька, как Брестская крепость, в осаде. Не уходи, еще не спето столько песен. Минька Лёлика на переговоры по мирному урегулированию отправлял, но дипломат хренов только прохихикал и дело, застряв на запятой, так и продолжало буксовать, не двигаясь с места.

Девка страдает. Минька психует. Я смеюсь: смешно мне. Смешливый я. А наш дядя Михаил тёте молодость сгубил.

Лёлик недоумевает:

— Да сломай ты ей целку, Миня!

Маныч — он вообще у нас не церемониймейстер. Маныч, как Миню ни встретит, как бы сам про себя, в задумчивости, частушки вроде этой напевает:

Одеяло, одеяло

Одеяло красное.

Как под энтим одеялом

Моя целка хрястнула.

Минька раз было чуть не с кулаками. Миньке не до смеху. Шуточки. А если б бабахнул? Она же всё мамке расскажет — к цыганке не ходи. Оно, конечно, нет — и нет. Но и того что было можно в протокол занести. Минька и сам понимает, не дитё. Не вчера родился. Знает, какими кренделями дело может закончится. Купился на фуфу: сама-то маруська та еще лошадка: ядреная, налитая, нажми — брызнет. Платьице подрублено по самое далёко — не только коленные чашечки видны, но и весь сервиз, как на подносе. Лифчик предпоследнего размера, там такие выпуклости — в «Плейбой» да и только. Лёлик, оценив, только ахнул: ну и подоконничек! Одета под фирму, разговоры просвещенные, книжки умные цитирует, акселератка чертова. Раскуси. Попробуй! Она намазюкается, завлекалки накрутит — не то что восемнадцать, все двадцать пять дашь. Такие скоромные штуки над глазами изобразит — хоть сейчас на Пляс Пигаль, пусть в душе и чистая, как райские чертоги. В душу не заглянешь. Не паспорт же у них требовать, скороспелок. Вот такие у нас, ексель-моксель, переплеты книжные.

Недолго сказка сказывалась. Прихожу как-то из школы — дома тётя сидит. Такая тётя. Вся при всём. Минька красный, как переходящее знамя. Попался, который кусался.

Чаёк. Тортик-с. Я сразу вроде как ошибся: что вы, что вы, я на минутку, за конспектом, зачет через пять минут.

Что тут нового? Что неожиданного? К этому и шло. Странно, что не раньше.

Проповеди Минька позже пересказал: «У девочки экзамены, восьмой класс, переходный возраст, первая любовь-школьные года, вы же взрослый человек, можете на нее повлиять, попытки инсценировать суицид — вот такая не простая ситуация, нам нужно вместе ее решать».

Усикаться можно. Ситуацию вместе решать. Кроссворд с тремя известными. А всё что? Укусила тебя собака — кирпичом ее и чеши домой, пока еще раз не укусила.

Да, взяли с Миньки честное благородное, что будет ходить «к нам на чай. И товарищей с собой обязательно приводите». Рокировка в длинную сторону — Минька-то ксюшу, не знамши, к нам в кабак таскал, плясал с ней, с сурьезным видом, задирал коленки. Ох, лишенько. Теперь извольте. С ответным визитом.

Миня деланным голосом: а чего: пойдем! пирогов налупимся.

Нет уж, мил человек, вляпался в говно, так не чирикай: ходи-ка, батюшко, сам. Сидеть там кислизм выдавливать — поперхнешься этими пирожками с капустой. Я — точно: пас.

Мине одному — ну, никак, один в поле не воин — уговорил Кушу за Минькины же джинсы поносить на неделю.

Куша: дом — всяких даров и качеств приятство:

злато-серебро, ковры-сервизы — парень в этом сечёт, так что без балды;

четыре комнаты одна другой краше;

мебель такая шикарная, как в цирке;

папа — граф Монте-Кристо, и мама — полководец Суворов;

ладно собака-орденоносец, так кот-половик и тот заморских кровей.

Миньке, мол, поумней — год продержаться, да другой простоять, а там, глядишь, пирком-ладком, да Мишутку на царствие. Благо все предпосылки к этому: папа — военпред на почтовом ящике, мама в горисполкоме торговлю курирует, дедушка — красный рубака на белогвардейских фронтах, бабушка — первая красная учительница, до сих пор из президиумов не вылезает.

Гарнитур, а не семейка!

У Мини воспоминания не столь радужные. А точнее — никаких. Почему-то эта история его так тряхнула, что при одном упоминании о милом семействе, Миню крючит пизанской башней.

Да, отдал долг татарину, в дом с большими потолками сходил, подпустил как бы исподволь, невзначай, де на носу диплом, бессонные ночи, квадратные километры чертежей, умные книжки по допускам и сопромату… История на этом и ушла б под откос — ясно ж, как глазенки у Володи Ульянова, что эта песня не о нем, — тем более, что джульетте экзамены высочайше перенесли на осень и скоренько упекли на Черноморское побережье Кавказа под бабушкин надзор, но письма-то, не одно, так три сразу. С круглым, старательным почерком. С ними что будешь делать?