Будущее в наших руках - [27]

— Да это смешно! — воскликнула Джессика. Она надела солнечные очки и решительно отвела взгляд в сторону.

— Вы точно так же виноваты в том, что пытаетесь заставить дочь жить вашим умом, как я, по вашему мнению, пытаюсь заставить сына жить моим.

— Я просто хочу ей добра.

— Вы просто хотите добра себе.

Она вцепилась в ручки стула. Хорошо, что они были не из стекла, а то бы раскололись на тысячи маленьких кусочков.

— Вы, — прошипела она, — самый… Никто еще не раздражал меня так, как вы! Да вы знаете, каково это?.. Нет, конечно, вы не знаете. — Она почувствовала нотки горечи в своем голосе, ее прошлое снова всплыло в ее памяти.

Он резко встал. Ей не помогло то, что она демонстративно отвернулась и уставилась в сторону. Через секунду он уже оказался рядом и, склонившись, положил руки на подлокотники ее стула.

— Что я не знаю? — потребовал он ответа. — И снимите эти проклятые очки наконец. Я хочу видеть ваши глаза, когда вы со мной разговариваете. — Он протянул руку и сдернул с нее очки, и без них она почувствовала себя ужасно беззащитной, как рыба, которую вытащили из воды и оставили задыхаться на суше.

— Ничего!

— Вы, может, воображаете, что у меня нет родительских амбиций, подобно вашим, только потому, что у моего сына полно денег?

— Я не это имела в виду.

— Конечно, это.

Атмосфера между ними так накалилась, что казалось: достаточно одной маленькой искры — и произойдет взрыв.

— Но, признайтесь, ваш сын вполне защищен.

— Ничего подобного. В какой-то степени его положение даже хуже, потому что ему нужно вставать на ноги, уже будучи богатым. Ему нужно научиться отвечать за себя, быть самостоятельным человеком, а не рассчитывать на то, что я с моими деньгами всегда смогу поддержать его.

— Вы просто не понимаете, — пробормотала Джессика упрямо. Она не осмеливалась взглянуть на него. Она боялась, что за ее гневом он сможет увидеть влечение к нему.

Он протянул руку и обхватил пальцами затылок, притягивая ее к себе.

— Вы раздражаете меня не меньше, чем я вас… — сказал он едва слышно. — И я понимаю гораздо больше, чем вы думаете. Вы отчаянно боитесь, что ваша дочь повторит ваши ошибки, но вы не сможете оберегать ее всю жизнь, свою голову вы ей не приставите.

— Это все дешевый психоанализ, Энтони Ньюман, и вы знаете это.

— Это дешевый психоанализ только потому, что вы не хотите согласиться с ним.

Эта фраза, обиженно подумала Джессика, выставляла ее ограниченной женщиной, а она таковой не являлась. На самом деле она всегда старалась демонстрировать либеральный взгляд на вещи и жизнь в целом, придерживаясь правила «Живи сам и давай жить другим». Но, к сожалению, она стала человеком, не получающим наслаждения от жизни, а заботящимся только о выживании.

Неужели Эрик сделал ее такой? Он замкнул перед ней двери этого мира? Сейчас Джессика спрашивала себя, сколько можно продолжать винить во всем Эрика.

Энтони Ньюман заставил ее по-новому взглянуть на вещи. Но неужели он не видит, что ей гораздо лучше барахтаться в своем маленьком болоте из будничных проблем, когда ничто ее не беспокоит, не тревожит?

— Думайте, что хотите, — тихо сказала она, упрямо отказываясь продолжать разговор.

— Почему же тогда в вашей жизни до сих пор не появился мужчина? Таким образом вы хотите защитить Люси от того, что, по вашему мнению, является вторжением? Вторжением в тот маленький мирок, который вы создали для себя и своей дочери.

— Это абсолютная неправда! — Она бросила на него рассерженный взгляд.

— Неужели?

— Вы не знаете, о чем говорите! — И все же, подумала она, хорош же он расписывать тут чужие грехи. Сам-то он вряд ли может претендовать на звание «Отец Года».

— А вы бы признались мне, если бы я даже знал, о чем говорю?

Джессика смотрела на него в молчании. Нет, думала она, не призналась бы. Почему она должна признаваться? Это ее жизнь, разве нет? Она может строить ее так, как сочтет нужным, и не обязана отчитываться ни перед кем за свои решения.

Не так давно она гордилась таким положением, рассматривала его как манифест собственной свободы и независимости.

Но может быть, то, что она до сих пор считала независимостью, было всего-навсего одиночеством, которое со временем станет преследовать ее.

Люси не всегда будет рядом. Прошло то время, когда дочь нуждалась в ней постоянно. Птенец покинет гнездо, и что тогда?

От этих мыслей ее сердце сжалось.

— А вы ужасно упрямая, — проговорил Энтони, но его голос изменился, он звучал мягче, теплее.

— Вы так считаете?

— Да, и не дуйтесь на меня как ребенок.

— Я не дуюсь.

— Не то чтобы вы выглядели менее привлекательной с этими надутыми губками.

Неужели у нее надутые губы? Она постаралась придать своему лицу выражение разумного спокойствия, как подобает солидной взрослой женщине. Я все еще ужасно зла на тебя, подумала она. Я все еще не могу тебе простить то, что ты осмелился читать мне лекции о том, какой матерью я должна быть, пусть даже в твоих словах есть доля правды.

Она опустила глаза и увидела его руки, сжимавшие ручки стула, темные волоски на коже, вдохнула его запах…

— Пойду-ка я в дом, — сказала она, заерзав на стуле, но не решаясь подняться, потому что ей не хотелось прикасаться к нему. Можно подумать, она обожжется!