Будущая Ева [Ева будущего] - [2]

Спускавшееся за горизонт заходящее солнце, пронизывая прощальными мерцающими лучами зеленый массив сосен и кленов на холмах Нью-Джерси, время от времени внезапно освещало комнату то вспышкой зарницы, то пурпурным отблеском, и тогда начинало казаться, будто со всех сторон, повсюду — на металлических углах, на гранях кристаллов, на округлостях столбов — проступает кровь.

Воздух становился свежее. Прошедший днем грозовой дождь щедро пропитал влагой траву в парке, он обильно полил и крупные душистые тропические цветы, распустившиеся в зеленых кадках под окном. Свисавшие с балок, протянутых между блоками, высушенные растения в этом знойном воздухе, словно гальванизированные, источали терпкий аромат, напоминая о былом благоуханном своем существовании в лесах. Под воздействием всей этой атмосферы обычно столь целеустремленный и беспокойный разум сидевшего в кресле изобретателя, невольно уступая очарованию вечернего часа, все более отдавался во власть отдохновения и все более погружался в мечты.

II Отец фонографа

Это он!.. Ах, сказал я с удивлением всматриваясь в темноту: это песочный человек!

Гофман. Ночные этюды

Несмотря на седеющие виски, есть в лице его нечто чуть ли не детски наивное, хотя по природе своей Эдисон скептик. Изобретает он, по его словам, почти безотчетно: идеи прорастают в нем подобно зерну на хлебном поле.

Он не позабыл первых горьких своих поражений и с людьми держится холодно. У него скупая улыбка, свойственная тем, кто одним присутствием своим словно говорит: «Я добился, стремись и ты». Будучи позитивистом, он самую убедительную теорию признает лишь тогда, когда она подтверждается реальными фактами. «Благодетель человечества», он менее склонен гордиться своим гением, чем результатами своих трудов. Обладатель проницательного ума, он, однако, подводя итоги сделанного им, всякий раз боится обмануться в своих ожиданиях. Его излюбленный метод — заведомо считать себя НЕУЧЕМ, здесь проявляется своеобразное кокетство, впрочем, вполне оправдываемое предшествовавшими жизненными обстоятельствами.

Отсюда простота в обращении с людьми и грубоватая откровенность, даже смахивающие иной раз на фамильярность, под которыми скрывает он свое равнодушие к ним. Этот ныне признанный всеми гений, гордящийся тем, что выбился из бедняков, с первого взгляда умеет оценить собеседника. Он знает истинную цену расточаемым ему восторгам, умеет тотчас же распознать скрытые их пружины, безошибочно обнаружить до мельчайших нюансов, насколько они искренни. И собеседник об этом никогда не догадается.

Многократно на деле доказав себе, каким гениальным здравым смыслом он обладает, великий физик полагает, что завоевал себе право в сокровенных своих размышлениях вышучивать хотя бы самого себя. И подобно тому как точат о камень нож, он оттачивает свою научную мысль об язвительные сарказмы, искры от которых сыплются даже на собственные его открытия. Короче говоря, он притворяется, будто обстреливает собственные войска, но чаще всего бьет холостыми патронами и лишь для того, чтобы закалить их воинственный дух.

Итак, поддавшись прелести томительно-прекрасного вечера, вызвавшего у него желание отвлечься от своих трудов, и вдыхая аромат гаванской сигары, Эдисон в полной мере наслаждался и этим поэтическим часом, и одиночеством — блаженным одиночеством, бояться которого могут одни лишь глупцы.

Подобно обыкновенному смертному, он попросту отдыхал, позволяя себе предаваться всякого рода причудливым, странным размышлениям.

III Сетования Эдисона

Всякая печаль — не что иное, как умаление себя.

Спиноза

Он тихо разговаривал сам с собой:

— До чего же поздно явился я в этот мир! — шептал он. — О, если бы я был одним из первенцев рода человеческого! Сколько великих речений было бы ныне зафиксировано ne varietur (sic!), то есть дословно, на валике моего фонографа! Ведь дальнейшее его усовершенствование привело к тому, что сегодня мы можем воспринимать звуковые колебания уже с дальних расстояний! И эти речения были бы записаны вместе с голосами тех, кто некогда произнес их, до нас дошли бы их тембр, их тональность, все особенности произношения…

Нет, я не стану сетовать на то, что мне не суждено было увековечить «Fiat lux!»[2] прозвучавшее, как утверждают, вот уже семьдесят два столетия назад (тем более что возглас этот по причине предшествовавшего ему небытия, быть может, вовсе никогда и не раздавался, а следовательно, не мог бы быть зафиксирован фонографом); другое дело, если бы мне дозволено было уже немного позже, после смерти Лилит, в пору Адамова вдовства, спрятавшись где-нибудь в кущах Эдема, уловить и запечатлеть прежде всего торжественное: «Нехорошо человеку быть одному!», затем «Eritis sicut dii!»[3]; «Плодитесь и размножайтесь!», наконец, мрачноватую шуточку Элохима: «Вот Адам стал одним из нас» — и прочее. А еще позднее, когда секрет моей звучащей пластинки широко бы распространился, какой радостью было бы для моих преемников в самый разгар язычества записать на фонографе такие вещи, как, например, небезызвестное «Прекраснейшей!», «Quos ego!»[4], пророчества Дидоны, прорицания сивилл и многое другое! Все эти известные речения, прозвучавшие из уст Человека и Богов остались бы тогда навеки запечатленными в звучащих медных архивах, и уже никто никогда не мог бы усомниться в их подлинности.