Будьте красивыми - [20]

— На фронт, что ли? — спросил Валентинов, отпустив Чинарева, деланно зевнул. — Слыхали.

— Не на фронт, а вот именно сохранять. Всех молодых, здоровых, ну таких, как я, как мы, приберегать, сохранять для мирного времени, не пускать, по возможности, в огонь, скоро конец войны, молодых и так ухлопали уйму, — горячился Пузырев. — Есть такой приказ, есть!..

— Это тебя, Пузырь, вроде бы на племя приберегают? — шепотом, вытаращив глаза, спросил Чинарев. — Смотрите-ка, племенной!

— Я точные сведения имею. Мне знаешь кто сказал? Я говорю, товарищи, совершенно точно, я все знаю! — даже побледнев, выкрикивал Пузырев.

Между прочим, он мог что-то знать. Работая посыльным узла связи, проныра, он бывал во всех отделах штаба; прикинувшись простачком, заводил разговоры с такими людьми, с какими не каждый рискнет разговаривать запросто.

— Подожди, подожди, — быстро переменил тон Чинарев. — А как же быть с наградами? Не-ет, так не пойдет. Ты, Пузырев, должен еще на фронте побывать, в последнем наступлении, как же ты без ордена домой? Вон Геша, хоть и без орденов, зато звание — сержант! Еще Горький сказал: «Сержант — это звучит гордо!» Раз ты на племя оставлен, тебе ведь еще и жениться, стало быть, надо, ты берешь в расчет такую тонкую ситуацию, а?

Пузырев расправил плечи, вскинул голову:

— А я и так весь в орденах.

— Ого! Уж не в подсумке ли ты их носишь, заместо патронов?

— Смотри! — гордо воскликнул Пузырев. Хлопнул себя по лбу: — Вот она, моя золотая звезда, смотри — это моя высшая награда!

— Шкура! — про себя выдавил Игорь.

— У меня бессчетно и других наград, — распалясь, выкрикивает Пузырев. — Смотрите. Вот ордена Славы, — хлопнул себя по щекам, — Вот — Красного Знамени, — ударил по груди. — Вот — Отечественной войны первой и второй степени, — вытянул вперед обе руки, — Видали? Вот сколько у меня наград! Их я завоевал на войне!..

— Подожди, подожди, — подымаясь, глухо сказал Стрельцов. — Ты, Пузырь, еще одной награды не получил. Самой важной. Вот тебе еще орден Суворова первой степени! — И, сделав выпад, изо всей силы двинул Пузырева в подбородок. — А вот еще — Невского, а вот — Нахимова! Шкура!..

Пузырев, спав с лица, пятясь, вылетел из шалаша, спиной распластался у основания сосны.

Валентинов схватил за руку Стрельцова.

— С ума сошел! Игорь! Ты же комсорг!..

— Вот потому-то я и должен его проучить!..

— Да? — серьезно, но так, что зуб его блеснул особенно весело, спросил Валентинов. — Пожалуй. — И отпустил руку Игоря.

— Эт-то что такое? — послышался снаружи голос старшины Грицая. — Что с тобой, Пузырев?

— Это я… это так, товарищ старшина. Споткнулся, — отрапортовал Пузырев, вскочив на ноги.

Грицай подозрительно смерил его взглядом, нравоучительно и строго сказал:

— Нельзя так спотыкаться, Пузырев, нельзя! — Заглянул в шалаш, крикнул: — Чинарев!

— Я, товарищ старшина! — гаркнул Чинарев.

— Поедешь сегодня на Лысанке в деревню за картошкой. Да смотри, мелочи не бери, бойцов кормим, не свиней.

— Есть, товарищ старшина! Зачищу контактики и вырулю…

Грицай покачал головой, ничего не сказал, вышел.

— Выслуживаешься, Чинарик? — хмыкнул Шелковников. — Машина рено, две скорости — тпру и но!..

— Не я и буду, если снова не выслужусь в шофера! — заверил Чинарев. — Это линия моей жизни. А за ради своей линии можно в огонь и в воду.

В нашей жизни все еще поправится,

В нашей жизни столько ра-а-аз весна-а-а-а,—

запел Валентинов.

«На фронт, на фронт!» — с новой силой подумал Стрельцов.

V

— Все ясно, дорогой Алексей Петрович. Коль при первой тревоге, в одну минуту поднялись в воздух столько бомбардировщиков, можно, как говорите вы, крестьяне, быть в надежде, скоро и мы двинемся — скоро, скоро! — твердо нажимая на «р», говорил Лаврищев, когда они с Ипатовым вышли из лагеря и по лесной дороге направились в штаб армии, на узел связи. — Это самое обнадеживающее в досадном случае с Карамышевой. Наступление! — произнес он сильно, с горячей надеждой. — А там — мир, новая жизнь. Ох как быстро будем жить после победы!..

— Нам только быстрее бы, Николай Николаевич, — озабоченно сказал Ипатов, выходя на высокую мшистую обочину дороги, где было посуше. — Рветесь к своей работе? А война еще говорит: подождите, я еще не разобралась до конца с вами, вы мне, может быть, еще должны…

— То, что мы сделали, теперь уже сделано. Победили в этой войне мы! При любых условиях, это ясно. — Задумался. — А вам, может, вернуться, Петрович? Вы что-то слишком расхромались.

— Ничего, — пробурчал Ипатов, стиснув зубы. — Надо наконец решить с Карамышевой, что ж мы томим девчонку. Третий день пошел — и никакой ясности…

— Ну-ну, смотрите, вам виднее.

Ипатов не говорил Лаврищеву о том, что только сегодня ночью к нему по делу Карамышевой приезжал представитель особого отдела армии капитан Станков. Он интересовался поведением Карамышевой, о чем она говорила в роте, с кем дружила, что известно о ее домашних, происхождении и прочее. Ипатов принял особиста вежливо, ответил на его вопросы; Станков, со своей стороны, вежливо предупредил, чтобы Карамышеву пока держали под арестом, построже, никого к ней не допускали, и уехал, не сказав больше ничего определенного. Все это не на шутку встревожило Ипатова: с особым отделом не до шуток! Обеспокоенный, еще не зная, что предпринять, Ипатов уговорил Лаврищева сходить на узел связи — разведать обстановку. К тому же, как он узнал, вернулся из поездки в части и генерал Прохоров.