Будни севастопольского подполья - [49]

— А я сегодня перейду на другую квартиру и — концы в воду.

— Это уже ничего не изменит. Не исключено, что и тебя и того, с кем ты шел, шпики уже выследили! Возникла угроза провала и твоего, и конспиративных квартир, и всех товарищей, которые к тебе ходят. Тебе надо уходить в лес, пока не поздно.

— Мало ли что вы там за меня решили. А я ваше мнение считаю ошибочным. Понял? И выполнять не буду!

— Напрасно. Ты же знаешь об арестах Кочегаровых и Маши? Партия не простит нам легкомыслия…

— Хватит меня поучать! — прервал Михайлов. — Я побольше тебя в партии и не нуждаюсь в советах. Я сам за себя отвечаю.

— Почему ты упорствуешь? — вступил в разговор Осокин. Николай угрюмо молчал.

Ревякин, сдерживая раздражение, взглянул в коридор, где хозяйка не спеша копалась в корзине с картошкой, прислушиваясь к разговору.

Спокойного разговора не получалось. Ревякину и Осокину стало ясно, что Михайлов шел на разрыв, и они покинули квартиру.

У спуска с горы они остановились.

Туман еще не рассеялся. Ветерок с Южной бухты обдавал сыростью, пробирался за воротник, трепал волосы. Сняв кепку, Ревякин тряхнул головой. Казалось, он хотел не только отбросить назад волосы, но и отогнать беспокойные, жалящие мысли.

Осокин выжидательно смотрел на него.

— Насчет оружия — заходи завтра. За эти сутки все прояснится. А пока прощай, — сказал Александр.

С минуту еще Осокин смотрел ему вслед — Ревякин шел быстрым широким шагом. Казалось, в движении он ищет разрядки, хочет развеять волнение.

II

Дома Александр немного поостыл. Но когда стал рассказывать Ивану, Кузьме и Лиде о встрече с Михайловым, не в силах был сдержать прорвавшиеся возмущение и гнев.

— Слушай, Иван: беги сейчас к Галине Прокопенко, пусть немедленно предупредит Висикирскую, Николаенко и всех, кто бывает у Михайлова, чтобы к нему не заходили. Заодно и листовки ей отнеси, — попросил Ревякин.

Вскоре Александр ушел в школу на Корабельную. После уроков он встретился на явочной квартире с Михаилом Фетисовым, через которого поддерживал связь с Владимиром Мариченко, служившим в полиции на Северной стороне. Но от последнего никаких сведений не поступало.

Под вечер, вернувшись домой и наскоро поев, Александр сел писать. В своем разведдонесении и письмах в обком партии он сообщал о существовании подполья, о необходимости создания боевой дружины, которая во время битвы за город могла бы ударить по немцам с тыла, просил прислать автоматы, винтовки, мины, взрывчатку, фотоаппарат, рацию и план города.

Было близко к полуночи, когда все написанное он спрятал в подземелье и, чтобы не разбудить Лиду, лег на кухне за ширмой. Но сон не приходил. Промаявшись с час, Ревякин поднялся и вышел на веранду курить.

Он чувствовал — почва под ногами становится зыбкой, подобно трясине: неосторожный шаг — и поглотит пучина. Немедленно, не откладывая надо отправить в лес всех, кто бежал из лагеря и не загружен работой в подполье. Иначе не избежать новых жертв. А как быть с оружием? Осокин прав, невооруженным в горы, которые кишат карателями, не пробиться. Добудет ли оружие Мариченко?

С Володей Мариченко он познакомился в первые месяцы оккупации на Корабельной стороне в доме его дальней родственницы. Ему понравился этот высокий, статный, красивый парень. Его открытое мужественное лицо, ясный, твердый взгляд внушали доверие. До войны он слесарил в порту, после оккупации города долго уклонялся от учета на бирже труда. Он выполнял разные поручения Ревякина: добывал одежду, когда готовился побег пленных из лагеря, подыскивал им квартиры, охотно брал и давал читать своим друзьям листовки. Осенью, когда на улицах города все чаще и чаще стала появляться газета «За Родину», когда жандармы начали охоту на партизан и всех, кто не работал, забирали как саботажников в концлагерь, Мариченко попросил знакомого рыбака дядю Паву перевезти его через бухту на Северную сторону. Здесь с ним и повстречался Ревякин, который дважды в неделю приезжал туда на занятия в школу.

— Уж и не знаю, Саша, что делать. Говорят, и тут того и жди будет облава. Куда податься? И жрать нечего. Все уже загнал, остались вот штаны да рубаха.

— А ты на работу поступай. Вон туда, — Александр указал на гору, где за разбитой снарядами церковью виднелся большой белый дом.

— В полицию? Да ты что?.. Я ж комсомолец!

— Вот и отлично. Нам как раз нужны там свои люди.

— Меня ж сразу арестуют и по этапу в рейх.

— Не бойся! Иди прямо к начальнику полиции Пьеро. Он поможет. И не теряй связи со мной…

Поведение начальника полиции давно уже привлекало внимание Ревякина. Переезжая на лодке или на катере через Северный рейд, Александр всегда прислушивался к разговорам женщин. Рыбачки обычно последними словами честили коменданта, который не давал им пропусков в город, чтобы отнести передачи мужьям и братьям, заключенным в концлагеря. Получалось, всякий раз их выручал Пьеро, который всегда давал пропуска.

— Он немец? — поинтересовался однажды Ревякин.

— Да нет! Тутошний он. Из рыбацкой семьи, — отозвалась пожилая женщина. — Кабы не Володя Пьеро, наши мужья померли бы с голоду за колючей проволокой.

— А почему у него такая фамилия?