Будни революции. 1917 год - [58]

Положим, мысль о несозревшей еще для социализма России была не нова. И тут даже тот факт, что соглашался с ней член большевистской партии, – неудивителен. Любопытно, насколько точна, не задним числом, а наперед, оценка ситуации человеком с партийной кличкой Максим. Продолжим цитату из газеты: «Ленинцы говорят, что добиваются власти для пролетариата, а на самом деле – для себя, ибо ведь, по их учению, только они – истинные представители пролетариата, даже не сами рабочие и тем более не крестьяне. Вся та темная крестьянская масса, которая сейчас насильно захватывает помещичьи земли, она, может, и думает, что достигает этим чего-то реального, все рабочие, захватывая теперь заводы, тоже думают, что строят этим свое благополучие, но им придется вскоре горько разочароваться». В очередной раз удивляешься – на дворе еще весна 17-го года, а разговор уже вовсю идет о захвате фабрик рабочими, земли – крестьянами. Важна, конечно, поправка. Газета «Время» называет Семена Ароновича Кливанского большевиком, а в списке арестованных ВЧК в январе 1918 года Семен Аронович будет фигурировать уже как меньшевик. В любом случае, скорая расплата за безжалостный вывод из речи, произнесенной в мае 17-го, последовала… А вывод Кливанского звучал так: «Ленин – русский азиат, продукт анархизма, выращенного под гнетом рабства в темной народной массе».

В тот же день газета «Утро России» на тему агитации и пропаганды со стороны социал-демократов писала: «С легкой руки интернационалиста Троцкого, заявившего, что вокруг имени Керенского создали ореол бонапартизма, обвинять Керенского стали и большевики. На заседании Петросовета поставлен вопрос о поведении Керенского на фронте. Опасность увидели в том, что, выступая на фронтовом съезде в Одессе, Керенский произнес такую фразу: “Идите вперед туда, где земля и воля”. Однако, – продолжала газета, – процитированное вслух, это заявление было встречено долгими несмолкающими аплодисментами большинства членов рабочей секции, и большевикам пришлось снять его с обсуждения».

07.08

В этот день – 25 мая 1917 года по старому стилю – бывший император Николай II записал в своем дневнике: «День рождения моей дорогой Аликс. Да ниспошлет ей Господь здоровье и душевное спокойствие. Перед обедней все жильцы дома принесли свои поздравления. Днем Аликс вышла с нами в сад. Рубил и пилил в парке. В полвосьмого покатался с дочерьми на велосипеде. Вечером начал читать вслух “Ле конт де Монте-Кристо”». Теперь сложно судить, совпадение это или нет, но в тот день газета «Утро России» обстоятельно затронула тему царской семьи: «Охрана Царскосельского дворца значительно усилена в связи с наплывом массы приезжих. Караулы охватывают дворец тремя поясами, причем у всех выходов и входов поставлены усиленные патрули. Время прогулок бывшего царя ограничено промежутком с 9 до 10 часов утра и с 4-х до 5-ти – дня. Караул сопровождает Николая Романова, держась на расстоянии десяти сажень. Все дети бывшего царя, оправившись от болезни, также гуляют в саду, но в различное с отцом время. Ежедневно в 12 часов дня и в пять вечера Николай Романов и Александра Федоровна подходят к окнам своей комнаты и показываются караульному начальству. Для посторонней публики царская семья во время прогулок совершенно невидима ввиду отдаленности от ограды». Кроме того, что наплыв посетителей в Царское Село вызывает мысль о каком-то «человеческом зоопарке», бросается в глаза нестыковка. Газета пишет об ограничениях и строгостях в прогулках – вечером с четырех до пяти, а Николай Александрович, явно примеривающий на себя судьбину графа Монте-Кристо, невозмутимо фиксирует в дневнике велосипедную прогулку с дочерьми в полвосьмого вечера. Кто-то ошибается, и скорее всего не государь.

Но симптоматично то, что дальнейшая судьба императора была в те дни в центре внимания. Рабочая секция Петросовета обсуждала вопрос об изменении положения семьи Романовых. Причем даже после того, как председатель Анисимов предложил снять этот вопрос с повестки дня, депутаты настояли на своем. Привожу отрывок из газеты «Утро России»: «Поступило предложение – перевезти Николая Романова немедленно в Петропавловскую крепость. Другое предложение – отправить бывшего императора с семейством в Кронштадт. И, наконец, – перевезти семью Романовых немедленно на золотые прииски в Сибирь. Все эти предложения вносятся при общем смехе в зале. В этой несерьезной обстановке эсеры, народные социалисты и меньшевики отказываются голосовать. И тогда проходит предложение перевезти Романовых на заключение в Кронштадтскую крепость. Большевики встречают такое решение шумными возгласами одобрения». Тут нужно знать, что Кронштадт в те дни фактически объявил о своей независимости, депутаты от Балтийского флота, моряки и военные гарнизона отказались выполнять распоряжения Временного правительства, и Кронштадт стал для большевиков своего рода островом свободы. Отсюда и их воодушевление принятым решением. Оно, правда, не имело никакой юридической силы. И выполнено не было. Но в том своеобразном перетягивании каната, которое представляло собой двоевластие, судьба царской семьи, что с ней делать, а главное, кто будет ее решать, была, похоже, самой злободневной.