Будни революции. 1917 год - [56]

01.06

В этот день – 19 мая 1917 года по старому стилю – Московское губернское земство отправило телеграмму протеста председателю Совета министров князю Львову. Временное правительство готовилось принять закон о «выведении города Москвы в самостоятельную единицу». В царской России такое не практиковалось. Губернские центры имели структуры внутреннего городского самоуправления, думы, но, как и прочие провинциальные города, входили в состав губерний. При этом городские жители, в том числе и первопрестольной, платили налоги как в государственный, так и в местный губернский бюджет. Собственно, конфликт и возник на этой финансовой почве. Московская губернская земская управа теряла солидный источник налогообложения, потому что законопроект предполагал, что недвижимое имущество в Москве вообще будет освобождено от земского сбора.

Тут нужно уточнить. До революции в России действовала четко разграниченная, но многоступенчатая система взимания налогов. Кроме государственных, поступавших в централизованный бюджет, и местных налогов, существовал еще так называемый «земский сбор», как результат земской реформы, проведенной в царствование Александра II. Тогда были созданы выборные органы самоуправления – земские управы, ведавшие системой здравоохранения, просвещения, жилищно-коммунального обслуживания. Строительство и функционирование школ, больниц, дорог, канализации, водопровода и прочего соцкультбыта на местах вплоть до вывоза мусора осуществлялось земскими управами на деньги особого «земского сбора». Его размер не был фиксированным, он взимался в процентном выражении от ставки соответствующего госналога, и разброс был велик. Где-то 2–3 процента, а в Московской губернии – 15. Объектов обложения земским сбором было три – недвижимость, так называемые торговые документы – патенты на предпринимательскую деятельность и подушевой оклад. Понятно, что по Москве размеры такого земского сбора были внушительны, и возможный вывод города из юрисдикции земских властей существенно снижал уровень их финансирования. Так что в итоге, как гласила телеграмма протеста, «все земское хозяйство Московской губернии, лишившись крупного источника обложения, будет в корне потрясено». В самом деле, зачем было усложнять и без того сложную обстановку, лишая Московскую земскую управу одного из трех источников финансирования?

В том-то и дело, что правительство, как всегда, хотело сделать как лучше. Избавить население Москвы от перекрестного, а фактически двойного налогообложения. Кто же будет возражать против того, чтобы платить налог в один адрес, а не в два? В тот момент, правда, никто не задумывался, а не увеличат ли под это новшество размеры самих налоговых ставок, не придется ли платить единожды больше, чем когда платили дважды? В общем, популизм законопроекта легко просматривался.

Кроме того, была в этом и конъюнктурная политическая составляющая, отражавшая борьбу между московским и петроградским кланами. Весной 17-го в повестку дня была вброшена тема – а где, в каком городе будет заседать Учредительное собрание, которое примет важнейшие решения о будущем российского государства? В Петрограде? А почему не в Москве? Почему не в Первопрестольной, изначальной, в которой монархи всегда венчались на царство, где созывались Земские соборы… Вот и становится понятно, из-за чего именно в тот момент и возник вопрос о предоставлении Москве особого административного статуса.

02.06

В этот день – 20 мая 1917 года по старому стилю – представитель Временного правительства, выступая на съезде военно-промышленных комитетов, посетовал на то, что «у нас теперь на каждом шагу попирают безнаказанно законы, а в массах под влиянием революционных течений утверждается принцип, будто сила выше и права, и правды». Любопытен сам по себе посыл выступления официального лица, в котором, да простится мне каламбур, налицо признание силы пропаганды и агитации, в первую очередь – уличной. Теперь, задним числом, ее воспринимают как революционную. Но в чем же заключалась ее суть? День в день – сто лет назад – газета «Московские ведомости» объясняла ситуацию так: «Странно слышать такие жалобы от человека, облеченного властью. Приходится констатировать, что наверху власть отсутствует, а внизу – абсолютное отсутствие чувства законности, которое должно быть фундаментом существования государственного порядка. Кто у нас теперь поставлен в самое невыгодное положение? – вопрошала газета. – Тот, кто, вообразив, будто он находится в благоустроенном государстве, решил жить согласно законам. Да, его только ленивый не обидит, не обманет и не наступит ему на ногу при всяком удобном случае. И лучший пример тому – Временное правительство, которое делает вид, будто безусловно верит в полную лояльность граждан».

На первый взгляд, досужие рассуждения, ворчливое нытье. Но парадоксы в настроениях общества подмечены метко: «Вот, на каждом шагу восклицают – свобода, равенство, братство. Однако в моде братания с одними только немцами на фронте, а внутри страны братство упразднено вплоть до особых распоряжений. Какое тут братство, когда у нас в официальной рабочей “Марсельезе” в торжественные дни распевают – на воров, на собак – на богатых, да на злого вампира царя – бей, губи их, злодеев проклятых. Понятие “богатый” весьма растяжимое, под него можно подвести любого, кто хоть что-нибудь имеет. Стало быть, братства внутри общества – нет. Свобода? Тут уже последовало компетентное разъяснение, что революция не есть еще сама свобода, а только процесс ее зарождения. Напрашивается вывод, что свободой у нас могут пользоваться только немногие избранные, а остальные “трепещут и повинуются”»