Будни революции. 1917 год - [52]

24.05

В этот день – 11 мая 1917 года по старому стилю – известный толстовец Владимир Чертков, друг и издатель сочинений великого писателя Льва Толстого, обнародовал проект особого судопроизводства для лиц, уклоняющихся от военной службы по религиозным убеждениям. В царской России таковых в мирное время отправляли в так называемые «арестантские роты. С началом Первой мировой наказание было ужесточено – каторжные работы сроком от 8 до 15 лет. За три года войны таких осужденных было свыше десяти тысяч.

Рассказывая о предложениях Черткова, газета «Утро России» уточняла: «Речь идет не только о толстовцах, это баптисты, ново-израильтяне, малеванцы, субботники, трезвенники и так называемые свободные христиане. Для всех этих сект вопрос о военной службе разрешается неодинаково. Часть из них отказывается только брать в руки оружие, но на нестроевую службу идут, и даже исполняют ее с должным рвением. Новый суд предложено организовать наподобие трибунала, существующего в Англии. Это особые комиссии в тех городах, где находятся управления военными округами. В комиссию в качестве судей войдут лица, сведущие в религиозных учениях, профессора богословия и представители различных сект. Кроме того, военные судьи и представители военной власти. Комиссия будет опрашивать самих подсудимых, а также свидетелей, которые знали, что подсудимые действительно принадлежат к той или иной религиозной секте, которая отвергает военную службу. Таким образом, будет выясняться, действуют подсудимые именно по религиозным убеждениям или мистифицируют суд». Таким образом, основной посыл законопроекта Черткова заключался в том, чтобы, как говорится, отделить овец от козлищ, убеждаясь в каждом конкретном случае, уклоняется ли человек от военной службы по религиозным убеждениям как член религиозной общины, в которой действуют соответствующие запреты и ограничения. А вот если будет установлено, что «отказчик» руководствуется всего лишь «личными соображениями», его ждет наказание, причем весьма строгое. Явно предвидя негативный резонанс в обществе, Чертков уточнял: «Те, кто будет признан действующим по религиозному убеждению, подлежат особой ссылке на окраины России». Какие именно окраины, не уточнялось. Но факт остается фактом: в ситуации, когда боевой дух в армии и на флоте падал на глазах, а в тылу и на фронте усиливалась антивоенная пропаганда, забота о правах такой особой категории верующих, как сектанты плюс толстовцы, не могла не вызвать конфликта. Кстати, тогда вспомнили о шумном процессе 1916 года в Тульской губернии против членов толстовской общины Ясной Поляны по обвинению их в пацифизме и призывах к уклонению от службы в армии. Благодаря моральной и материальной поддержке семьи Льва Толстого (были внесены залоги, освободившие обвиняемых от предварительного заключения, наняты опытные сильные адвокаты) группу обвиняемых оставили без наказания. Как видим, закон уже действовал избирательно.

Предложение вызвало противоречивую реакцию. Слишком очевидно было, что справедливость с большой буквы в данном случае явно не торжествует. Черткову и толстовцам язвительно напоминали, что сам Лев Николаевич неоднократно заявлял: «Я – Толстой, а не толстовец», и указывали на явный парадокс, связанный с идеями и призывами великого писателя. Тот, кто понимает Толстого, не следует за ним. А тот, кто следует, не понимает его.

25.05

В эти дни сто лет назад – в середине мая 1917 года по старому стилю – в России было много бурных событий. Обновился кабинет Временного правительства, в него вошли представители революционных партий. Из эмиграции вернулись известные амбициозные деятели – Лев Троцкий и Юлий Мартов. Эскадра Черноморского флота адмирала Колчака совершала боевой поход к турецким берегам Босфора, устанавливала минные заграждения. Газеты много писали о падении нравов, дисциплины и порядка. Но не менее активно обсуждались проблемы, о которых, казалось бы, все уже должны были забыть в условиях войны, революции, предчувствия катастрофы.

Вечерняя газета «Время» рассуждала: «Издавна так повелось, что все заграничные технические изобретения, цель которых – удобство практической жизни, неизбежно попадают в Россию через цепкие руки всевозможных дельцов. На месте простого торгового факта – купил-продал – расцветает бесшабашная спекуляция. Фирмы-посредники стараются сбыть устаревшие модели, надо ли прибавлять, что девять десятых из них – немецкие? Между тем за границей модельный ряд велосипедов, швейных машинок, автомобилей, мотоциклов уже обновился. И что получается, перед войной велосипед, лучшие модели, можно было выписать с места его производства за 120 рублей. В эту сумму входили стоимость, перевозка и таможенная пошлина. А покупка того же самого велосипеда в Москве или Петрограде обходилась уже в 300–320 рублей. Такой же процент наживали комиссионеры на автомобилях и пишущих машинках (в среднем автомобиль без дополнительной оснастки стоил 2000 рублей, при средней зарплате в 100 рублей в месяц). Так что благодаря волчьим аппетитам вошедших в тайное ценовое соглашение комиссионеров автомобиль и считается у нас “предметом роскоши”»,