Будни революции. 1917 год - [51]

Украинская тема – особая статья в событиях 17-го года. Если в Петрограде после свержения монархии возникло двоевластие – Временное правительство, с одной стороны, и Советы рабочих и солдатских депутатов – с другой, то в Киеве фактически появилось троевластие. Центральную раду образовали сторонники самостийности Украины, в диапазоне от умеренных прогрессистов во главе с Винниченко, требовавших автономизации, до радикалов, стоявших за немедленное провозглашение суверенитета и независимости. Деятельность Центральной рады на первых порах носила, скажем так, декларативно-разговорный характер. Властные функции осуществляли губернские и уездные комиссары Временного правительства, с которыми Рада отношений не обостряла. Во многом потому, что с органами власти Советов у нее с самого начала ничего общего не было. Ситуация обострилась в середине апреля, когда в Киеве прошел Первый Всеукраинский национальный съезд, который признал, «что только национально-территориальная автономия Украины в состоянии удовлетворить чаяния нашего народа и всех других народов, живущих на украинской земле». Для Временного правительства России обострение национальной темы было совершенно излишней проблемой, хотя вопрос этот назревал не только на Украине, но и в Закавказье. Тут все российские политики, и правые, и центристы, и эсеры, и меньшевики, считали необходимым отложить решение впредь до окончания войны, разумеется победного, и тогда уже определиться с федеративным устройством российской республики. И только Ленин, так же как и в вопросе о войне и мире, в вопросе национальном был оригинален – он заявлял о праве наций на самоопределение, то есть подстегивал объективно сепаратистские тенденции.

Ситуация на Украине была крайне сложной потому, что на западных ее территориях проходил русско-германский, русско-австрийский, а с декабря 16-го еще и румынский фронт. Треть российской армии – 25 корпусов – была дислоцирована только на Юго-Западном фронте, а всего на Украине находилось 4 миллиона 315 тысяч солдат и офицеров русской армии, из которых полтора миллиона человек были украинцами. Поэтому требование Всеукраинского военного съезда было вроде бы оправданным этими обстоятельствами, но по сути эта была мина замедленного действия, которая могла изнутри подорвать целостность русской армии как единого социального организма единой страны, к тому же находящейся в состоянии войны. Однако вопреки этим очевидным соображениям инициаторы украинизации частей русской армии, дислоцирующихся на территории Украины, наоборот, заявляли, что выделить украинцев в отдельные боевые части надо именно «в интересах поднятия боевой мощи в армии и восстановления дисциплины».

Для решения этого вопроса в Петроград из Киева вскоре отправится делегация украинской Центральной рады.

23.05

В этот день – 10 мая 1917 года по старому стилю – адмирал Колчак, командующий Черноморским флотом, в частном письме Анне Тимиревой писал: «Третья ночь в море. Тихо, густой мокрый туман. Иду с кормовыми прожекторами. Гидрокрейсера выполнили операцию, судя по обрывкам радио. Погиб один или два гидроплана. Мой миноносец был атакован подлодкой, но увернулся от мин. Наши крейсера у Босфора молчат – и это значит, что все идет хорошо. Ибо говорят – только когда неудача. Настроение боевое. Люди распускаются как раз в спокойной и безопасной обстановке, но в серьезных делах они делаются очень дисциплинированными и послушными».

Речь идет о Босфорской операции Черноморского флота, постановке заградительных мин у турецких берегов. Это была самая крупная операция, которую русская армия и флот планировали на 1917 год. Но в политическом плане вопрос о проливах уже привел в начале мая 17-го к отставке первого кабинета Временного правительства. Колчак имел возможность лично наблюдать за этим кризисом. В поход к турецким берегам, о котором он пишет, адмирал ушел сразу после возвращения из Петрограда, куда его вызывал военный министр Гучков. Министр хотел, чтобы Колчак возглавил Балтийский флот. Это был замысел по укреплению боеспособности армии и флота. В сухопутных войсках главный – Корнилов, на флоте – Колчак. Но отчасти из-за профессиональной ревности других генералов, в том числе Алексеева, Бонч-Бруевича и Рузского, эти назначения не состоялись. «Из Петрограда я вывез две сомнительных ценности, – писал Колчак в письме Тимиревой, – твердое убеждение в неизбежности государственной катастрофы со слабой верой в какое-то чудо, которое могло бы ее предотвратить. И – второе – нравственную пустоту». В самом деле, если корабли и экипажи своего флота Колчак еще, хотя и с трудом, держал в боевом состоянии – сам факт похода к проливам говорит за себя, – то безволие главного командования было налицо. Начальник Главного штаба генерал Алексеев заявил Колчаку во время его пребывания в столице, что в армии нет и пяти дивизий, которые могли бы осуществить десант, провести наступательную операцию. Так что усилия Колчака по большому счету изначально были бесполезны. Ну разве что приезд нового военного министра Керенского в Севастополь мог что-то изменить. Но пафосные речи, призывы выполнять свой долг, сражаться… Какой очевидный пример расхождения между словом и делом! Керенский – говорил. Колчак – действовал. К сожалению, удача отвернулась от адмирала. Спустя три дня после написания того текста, с которого мы начали этот рассказ, два из четырех наших минных баркасов, вошедших в устье Босфора, в результате неожиданного самоподрыва затонули, погибло 15 матросов и офицеров, 29 человек было ранено. Это стало сильным деморализующим фактором, невообразимым для флота в нормальном состоянии. О чем говорить, если матросский комитет эсминца «Жаркий» после получения известия о потерях Черноморского флота у берегов Босфора потребовал списать на берег своего капитана, георгиевского кавалера Михаила Веселаго с формулировкой «за излишнюю храбрость»! Надо ли удивляться, что после этого случая команды других кораблей вообще стали отказываться выходить в море «на рискованные боевые задания».