Будни отважных - [84]

* * *

20 ноября 1941 года немцы вошли в Аксай. Но продержались они здесь лишь неделю. На восьмой день Советская Армия выбила фашистов из станицы, и нарушенная было с их приходом жизнь, снова вошла в обычную колею. Возобновили работу советские и партийные органы, дети снова пошли в школу. Люди старались как можно скорее уничтожить малейшие следы пребывания врагов на родной земле. До своего бегства немцы на станичном кладбище похоронили убитых солдат и офицеров вермахта. Сразу же после освобождения председатель станичного Совета Показанкина собрала исполком. Заседали недолго, и одно из первых постановлений Совета гласило:

«Не позволим осквернять светлую память наших предков, очистим кладбище от фашистских гадов...»

Это была довольно неприятная операция — вскрытие могил. Но люди не могли допустить, чтобы рядом с останками их родных и близких лежали фашисты. Работой руководила сама Показанкина. Трупы фашистов на подводах отвозили далеко за станицу, в скотомогильник. Когда все было кончено, и земля, и люди вздохнули спокойно.

Показанкину в Аксае знали хорошо. Ее любили. Энергичная, волевая женщина, старый член партии, она умела хозяйничать, умела организовать, сплотить людей, поднять их на большое дело. Когда фашисты вторично подходили к станице, председателю Совета было приказано эвакуироваться в тыл. Вместе со многими односельчанами она покинула Аксай.. Но с полдороги, остановленные наступавшими вражескими частями, беженцы вынуждены были вернуться.

Дома их ждала новость: начальником аксайской полиции назначен учитель школы Мирошников-Ковалевский, который добровольно согласился служить немцам. Ретивый начальник уже начал подбирать себе «штат» из всякой мрази.

Вскоре начались аресты. Немцам стало известно о раскопках на кладбище. Больше того, они узнали почти всех, принимавших в них участие. Говорили, что кто-то из предателей и сфотографировал людей за этой работой, и будто теперь фотография находится в полиции.

Показанкину взяли первой. Ее долго мучили, пытали. Сначала в Аксае, потом в ростовской тюрьме. Женщины, сидевшие с нею в десятой камере, вспоминают, что председательшу допрашивали почти ежедневно. После этих допросов ее трудно было узнать. Неизвестно, чего хотели фашисты, но только она молчала. А когда была в состоянии говорить, подбадривала подруг. Как-то, придя в себя после одного из допросов, Показанкина слила из чашек в одну остатки воды, впервые за много дней умылась, во всеуслышанье сказала:

— Ну вот, давайте прощаться. Сегодня уж, верно, не вернусь. Вещи мои себе возьмите. Если кто отсюда вырвется, пригодятся. И еще... Запомните фамилию — Мирошников. Верный немецкий пес. Передайте нашим, кто останется-в живых.

В тот день Показанкину действительно расстреляли.

* * *

Павел Федорович Безуглов. Он чудом остался жив, но поседел за несколько часов. Сейчас он живет в городе Гуково. Мы побывали у него дома. Вот его показания.

Павел во время оккупации работал в полевой бригаде. Стоял теплый сентябрьский день. Солнце палило по-летнему. И только налетавший изредка ветерок приносил приятную прохладу. В полдень бригадир распорядился: «Отдыхайте». Павел добрел до ближайшего куста и не сел, а скорее упал в его спасительную тень. От усталости говорить никому не хотелось. Сидели молча. Стрекотали кузнечики, перебирал травинки на обочине ветерок.

Издали раздался рев мотора. Из-за поворота вынырнул грузовик. Из кузова выпрыгнули два немецких солдата:

— Кто ест Безуглов? — спросил один и выжидающе оглядел всех.

Павел поднялся:

— Я Безуглов.

— Иди. Шнель! — немец больно ткнул в плечо. Павел, еще не вполне осмысливая происшедшее, медленно пошел к машине.

Его грубо втолкнули внутрь. В кузове в неудобных позах уже сидели арестованные, в основном те, кто принимал участие в раскопках на кладбище. В душной комнате с низкими потолками в полицейском управлении их расставили всех вдоль стены лицом к ней. Начался допрос. Вызывали по одному. Спрашивали и били. Били плетью, кулаками, ногами. Первым потерял сознание Вася Диренко, он был слаб здоровьем. Ненависть душила Павла, он почти задыхался. Было вдвойне обидно, что издевались не немцы — они не хотели марать рук, — а свои, станичные, прихвостни Мирошникова. Сам он тоже был тут. Спина его подобострастно гнулась перед двумя гестаповцами, наблюдавшими за допросом. Лицо лоснилось, глаза заплыли. От него разило сивушным духом. В его каменном особнячке поселился комендант Шульц. Они быстро нашли общий язык. Попойки начинались с вечера. А утром, непроспавшийся начальник полиции являлся на службу. Он припоминал станичникам все обиды, когда-либо и кем-либо ему причиненные.

Теперь, когда власть попала ему в руки, можно было расправиться с завучем школы Колесниковым за то, что тот отказался помочь ему избежать отправки на фронт.

— Ну, чья взяла?! — ликовал Мирошников, прохаживаясь вокруг связанного Колесникова. Он предложил Колесникову работать в полиции и, когда тот отказался, избил его. Он не гнушался расправой даже с детьми, своими бывшими учениками, которых не любил. Впрочем, он все не любил в этой станице, в этой стране. Все было ему чужим, ненавистным. За «подрывную деятельность» — ребята стащили у немцев радиоприемник и еще какую-то мелочь — расстреляли восемь мальчиков-школьников. Среди них были Бондарчуков, Мишустин, Миша Матюшкин. Двух последних долго били. Допрашивал сам Мирошников. Заключенные, которых держали в полуподвальном помещении, хорошо слышали, как страшно кричал, маленький Миша.