Будни и праздники - [48]

Муж сердито стряхивал с себя пыль. Это был смуглый человек в легком светлом костюме. На голове — бежевая каскетка, глаза защищены от солнца темными очками, в руке — небольшой кожаный портфель. Он ни разу не посмотрел по сторонам, словно приехал сюда по какому-то малоприятному делу и торопился поскорее с ним покончить.

— К оста, — сказала жена, беря его под руку, — надо нанять какого-нибудь мальчишку поднести вещи.

— Разве здесь найдешь носильщика? — удивился он. — В твоем городе люди обходятся без посторонней помощи. Во всяком случае, судя по твоим рассказам…

— Не так громко, пожалуйста, — испугалась она и дернула его за рукав. — Не стоять же нам здесь до вечера! Я попрошу кондуктора…

Он что-то проворчал и пошел в автобусное агентство за носильщиком. Она осталась стоять перед грудой тюков и чемоданов, которые шофер сгружал с крыши автобуса. В открытое окно ресторана компания молодых людей алчно разглядывала ее элегантную фигуру.

Муж вернулся в сопровождении какого-то блаженно ухмылявшегося человека с маленькой розовой головой и еще меньшей шапчонкой, сидевшей на нем точно птичье гнездо. Стесняясь идти рядом с этим полоумным оборванцем, согнувшимся под тяжестью двух чемоданов, супруги пошли впереди.

Оба молчали, смущенные тем, как гулко отдаются их шаги по камням мостовой. Муж шел насупившись и думал о прекрасной квартире, которую они покинули ради того, чтобы приехать в этот городок, где единственное развлечение — вино и карты, о своих приятелях, о прислуге, на которую вряд ли следовало оставлять дом. Жена исподтишка поглядывала по сторонам. Время от времени она замечала, как на каком-нибудь окошке отодвигалась занавеска и на улицу с любопытством выглядывало знакомое женское лицо. Она приветственно кивала, краснея от удовольствия. Сидевшие у дверей лавчонок разморен ные жарой мужчины с тупым удивлением провожали их глазами. Кое-кто привставал и здоровался. Это поднимало жене настроение, наполняло ее гордостью. Она ощущала сладковатый запах галантерейных товаров и мануфактуры из расположенных по соседству магазинов, а на дверях одного из них увидала ту самую рекламу галош, которая висела здесь раньше. Этот запах и реклама пробудили в ней смутное, но приятное воспоминание о той поре, когда она, молоденькая девушка, проходила мимо этого магазина, вдыхала этот запах и видела того же самого Деда Мороза в сверкающих новых галошах, и она невольно подумала о том, как высоко поднялась над своими земляками: теперь она уже не та бедная, скромная учительница, которая проходила тут каждое утро и в полдень в дешевом муслиновом платьице и скверной старой шляпке. И вместе с тем она дивилась тому, что дома оказались гораздо более жалкими и неказистыми, чем ей помнилось, а люди гораздо менее приветливыми, чем она ожидала. Но ей не хотелось поддаваться разочарованию, и она постаралась скрыть его от мужа.

— Где же ваш дом? — спросил он, злясь на неровный булыжник под ногами.

При слове «ваш» она вздрогнула, сердце у нее сжалось. Мелькнула мысль, что родной ее дом тоже может оказаться таким же бедным и жалким, как остальные.

Она что-то невнятно пробормотала, и в глазах появилось беспокойство.

— Раньше я легко ходил по этим камням, а теперь отвык, — заметил муж. — Идешь, спотыкаешься. Но, кажется, мы добрались…

Дом был с широкой деревянной стрехой, стены облупленные, грязные, красная краска на закрытых ставнях лавки в первом этаже потрескалась и порыжела.

Жена дрожащими пальцами открыла сумочку, нашла ключ, отперла калитку. Старая дубовая дверца скрипнула, в лицо дохнуло знакомым запахом сырости от каменных плиток у входа.

Взволнованная, она вошла во двор, не заботясь о том, идет ли за ней муж.

Между каменными плитками пробилась трава. Кусты самшита, обрамлявшие канавки для воды, давно уже никто не стриг и не поливал, и они начали сохнуть под натиском буйно разросшегося репейника. Плетень, огораживавший садик, где мать когда-то сажала цветы, упал. Рядом валялась расколотая глиняная миска. Двор густо зарос высокой полынью, из которой выглядывали два неведомо откуда взявшихся подсолнуха. Их желтые тарелки светились, точно два маленьких солнца, и выглядели они такими одинокими и в то же время такими приветливыми, что показались ей живыми существами, выбежавшими навстречу гостье.

Нерешительным шагом прошла она мимо двух пристроек. Одна служила когда-то кухней; другую, маленькую, всего на две комнатушки, в семье называли «старый домик». Пологие лучи солнца освещали пустые углы, затянутые трепетными, серебристыми нитями паутины. Она увидела на покрытом пылью полу чей-то башмак и в испуге отпрянула.

Муж окликнул ее. Она вздрогнула и обернулась. Он стоял у нижней ступени лестницы. Здесь, в этом дорогом для нее уголке, в родном ее гнезде, он в своей светлой, нарядной одежде показался ей чужим, враждебным.

— Успеешь налюбоваться, — сердито бросил он, когда носильщик ушел. — Мне надо помыться и отдохнуть.

С испуганным и каким-то удивленным лицом она поднялась по деревянной лестнице на второй этаж. Здесь находилась большая комната, некогда служившая гостиной. В этой комнате состоялась их помолвка, здесь провели они первые ночи своей супружеской жизни. Она надеялась, что эти воспоминания растрогают мужа. Но он был все так же безучастен и хмур и не давал себе труда скрывать свое неудовольствие. Пустая комната с некрашеным потолком и длинным рядом окон не пробудила в нем никаких воспоминаний, будто он впервые переступил этот порог. Он даже поморщился при виде двух старых кроватей, прикрытых от пыли куском рядна. Комната в своем сосредоточенном одиночестве, казалось, ревниво оберегала былое, и время в ее стенах как бы остановило свой бег.