Будни и мечты профессора Плотникова - [60]

«Каким ничтожным и жалким в бедности своей показался бы «Гром» рядом с патриархами флота российского, — подумал Никита. — Но сколь совершенен он в сравнении с ними высшей красотой целесообразности…»

И его пронзила мысль, что и железные чудовища-пароходы, вызывающие у настоящих моряков близкую к отвращению неприязнь, кажущиеся такими неказистыми, даже уродливыми, на самом деле красивы еще более высокой, не понятной пока красотой. А что будет за ними? Какими монстрами покажутся поначалу корабли будущего?

— Никита Андреевич! — услышал он оклик капитана и вздрогнул, возвращаясь из мира мыслей и чувств в мир действий.

— Никита Андреевич, — повторил капитан. — Вы меня слышите, господин мичман?

Анненков быстрым шагом поднялся на мостик.

— Виноват, Глеб Сергеевич!

Капитан «Грома», бравый седой офицер в белоснежном кителе, был человеком доброй души, настоящим отцом-командиром, любимым и уважаемым матросами, что на флоте встречалось не так уж часто. Правда, с тех пор, как два года назад царь Александр II подписал манифест об отмене крепостного права, корабельные нравы смягчились, увы, ненамного…

— Задумались, батенька?

— Самую малость, господин капитан, — смутился Никита.

— И о чем же, разрешите полюбопытствовать?

— Затрудняюсь сказать в двух словах…

— А вы не в двух, — благожелательно проговорил Ханевский. — Погодка редкостная, самое время побеседовать. Уж не откажите в любезности, потешьте мечтами своими.

— О славе флота думал, — признался Анненков. — Былой славе и той, которая еще грядет. Вот вы, Глеб Сергеевич, участвовали в Синопском сражении…

— Десять лет тому… — голос капитана дрогнул. — Покойный Павел Степанович Нахимов, царство ему небесное, запер тогда турок в Синопе… Представьте только, батенька: в кильватерном строю, под огнем турецких береговых батарей мы прорываемся в Синопскую бухту, становимся на якорь и бьем по кораблям и батареям противника нашего из семисот двадцати орудий! Через четыре часа все его корабли были уничтожены. Вру, батенька… Пароход «Таиф» с английским советником на борту сумел удрать.

— Представляю… — с восторгом воскликнул Никита.

— Англичане и французы не смирились с нашим господством на Черном море. У них было пятьдесят паровых фрегатов, у нас же только шесть. Вот и повоюй с ними! Я тогда служил на 120-пушечном линейном корабле «Три святителя». Через год после Синопа мы собственными руками затопили его поперек Севастопольской бухты, чтобы не пропустить в нее корабли вражеские. Вот этими своими руками затопил… В жизни не забуду! А еще год спустя смертельно ранило нашего незабвенного адмирала Павла Степановича на Малаховом кургане. Пулей в голову, вот сюда…

— А мне и не довелось повоевать, — огорченно проронил Анненков.

— Ну и слава богу! На ваш век войн достанет, — утешил Ханевский. — Хотя, по мне, не воевать бы вовсе. Только не получится так. Россия-матушка точно бельмо на глазу у господ иных. Потому и мощь Отчизны нашей крепить должно, дабы достойно потчевать любого гостя, с миром либо с войной пришедшего. Пароходов бы нам побольше, броненосцев этих самых…

— Я, Глеб Сергеевич, — признался мичман, — размышлял о том, что конец приходит парусному флоту. Вот наш клипер с машиной, а все ж она парусами лишь в подспорье.

— Правильно мыслите, батенька. Не уживутся машина с деревом, а паруса с железом. Может, когда и вспомнят о них, а пока… Отплавал свое «Гром». Вернемся из кругосветного, и придется вам, Никитушка, переучиваться. Вы уж не серчайте за фамильярность… А мне поздно, спишусь на берег, буду в Ялте розы разводить!

— Глеб Сергеевич, голубчик! — Не выдержал молчавший до этого вахтенный офицер. — Побойтесь бога! Грешно вам говорить такое. С вашим-то опытом…

— И то верно, Петр Петрович, — не стал возражать Ханевский. — Старый конь борозды не испортит, обо мне сказано, так ведь? Ну, спасибо на добром слове! Вот что, мичман, сходим-ка мы с лейтенантом чайку попить, в тропиках чай — первейшее дело. Покомандуйте без нас, вам привыкать нужно: и не таким красавцем командовать придется!

— Ну, что вы, Глеб Сергеевич… — смущенно выдавил Анненков.

— Будет вам, батенька! Ни пуха ни пера! А в случае чего кликните!

— Слушаюсь, господин капитан! — уже тверже ответил Никита.

Он понимал, что никаких команд скорее всего не понадобится: курс прежний, небо чистое, ветер ровный, под килем невообразимая глубина, со всех сторон безбрежный океан… Но молодой мичман и не преуменьшал ответственности, потому что на море может случиться всякое…

Отсюда, с мостика, все виделось иначе — полнее, острее, глубже. И горизонт отодвинулся, и даль стала еще неогляднее.

— Так держать! — крикнул он без особой надобности, просто не мог оставаться в бездеятельности.

Рулевой тотчас отозвался:

— Есть, так держать!

Начало быстро темнеть. Сумерки в тропиках коротки. Миг, и высыпали звезды, крупные, яркие, зыбко мерцающие на плотном, матово-черном небе. Вода вокруг клипера фосфорически засияла, словно сам Нептун подсвечивал ее из глубины.

— Чудно-то как, господи! — прошептал юноша, охваченный благоговейным восторгом.

Ему захотелось то ли петь, то ли молиться. Он даже попробовал прочитать молитву, но ее слова, бездумно произносимые с детства, показались ему неискренними и невыразительными. Никита ужаснулся этой мысли, но ничего не мог с собой поделать. «Боже святый, боже бессмертный, помилуй нас…» — повторял он, насилуя себя, но сдвинуться с мертвой точки так и не удалось.