Будни и мечты профессора Плотникова - [52]

Перед выстрелом ликование переходит в азарт, нервную дрожь… Кульминация, пик. Корабль вздрагивает. Торможение вдавливает в анатомическую кривизну кресел. Теперь нужно в считанные минуты скомпьютеризировать оптимальную траекторию выхода: масса «снаряда» всякий раз иная, различна и отдача при выстреле.

И вот управление кораблем передано автомату — вс», конец празднику, возвращаемся в будни…

Праздник всегда короток.

— Пора, — сказал Ленька, облачаясь в противорадиационный скафандр.

— Еще десять минут…

Ленька не ответил, шагнул в шлюз, задраил за собой люк.

— Порядок! — послышался его голос, потом донеслись первые такты «Индонезии» — без слов и, как показалось мне, в минорном ключе. Частотная характеристика устройства связи безукоризненна, чего нельзя сказать о Ленькином слухе. Я решил, что Ленька по обыкновению фальшивит.

Затем наступила тишина.

— Как дела, старик? — спросил я, прикрывая шутливым тоном охватившую меня тревогу.

— Слушай внимательно, командир!

Никогда раньше Ленька не обращался ко мне столь официально. Обычно слово «командир» он произносил с дружеской усмешкой. Сейчас я ее не почувствовал…

— Сядь в кресло, пристегнись, — продолжал Ленька. — Сейчас мы расстыкуемся, и я включу тормозной двигатель.

— Ты с ума сошел! — завопил я. — Стреляй и мигом назад! Приказываю!

Я кинулся к пульту управления, почти дотянулся, но резкое торможение сбило меня с ног. Лежа на полу, я отыскал взглядом обзорный дисплей: Солнце — светлый кружок и на его фоне черное пятнышко — промежуточная ступень с неотстрелянным носовым отсеком — сошли со своего места в центре экрана и медленно смещались к периферии.

— Что ты наделал!

У меня перехватило горло.

— Я не мог поступить иначе, командир. — Голос Леньки звучал так громко и разборчиво, словно мы по-прежнему были вместе. — В носовом отсеке ядерная боеголовка. При выстреле она бы взорвалась. Ее сплющило давлением воды. Как еще не раздавило!

— И ты…

— Лучше один, чем оба… и «Голубка»… А промежуточная ступень отстыковывается только изнутри, ведь обычно в этом нет надобности. Скажи там конструкторам насчет нестандартной логики…

— Ты знал о боеголовке с самого начала?

— Да.

— Почему не сказал?

Пауза. Я зримо представил, как Ленька пожимает плечами.

— Зачем?

— Нужно было оставить!

— Она могла взорваться в любой момент. Прежде чем решиться, я… Ведь если не мы, то кто же?

— Как посмотрю в глаза людям? — простонал я.

— Не беспокойся, командир. Есть же черный ящик, в нем запись нашего разговора. Ты не виноват. Должностное преступление совершил я. Только судить меня уже не придется…

— Кто дал тебе право решать за нас двоих? На твоем месте был бы я!

— Знаю, командир. Поэтому и скрыл от тебя.

— Никогда тебе этого не прощу! — выпалил я дурацкую фразу.

— Когда-нибудь простишь, — ответил Ленька серьезно. — А сейчас выполни мою просьбу, ладно? Споем напоследок!

«…Песня вдаль течет, моряка влечет в полуденные твои края. Ты красот полна, в сердце ты одна, Индонезия, любовь моя…»

Я не пел — надрывно кричал, словно криком своим мог спасти Леньку.

И не сразу заметил, что он умолк.

Я включил автопилот, задал программу посадки на Главную базу, сел в кресло и… зарыдал.

Как жить дальше? Снова в Марианский желоб, без Леньки, с кем-то другим? Не смогу!

И я понял: как бы ни сложилась моя дальнейшая жизнь, одно я выполню наверняка — напишу реквием и посвящу его Леньке. Ведь перед тем, как поступить в гидрокосмический институт, я с отличием окончил консерваторию по классу композиции. Искал что-то свое, срывался… Сочинил симфонию, она провалилась. Вторую тоже освистали — в переносном смысле, конечно.

«Бездарь!» — вынес я себе приговор и оставил музыку. Думал — навсегда. А Ленька верил в меня. «Твой талант еще заработает!» — сказал он мне как-то. И вот, музыка бунтует в моей душе, требует выхода». «Requiem aeternam dona eis…» — «Покой вечный дай им…»

«Твой талант заработает!..» Я вдруг уверился в этом. Неудачи были закономерны: мало понимать рассудком, что «симфонизм — это художественный принцип философски-обобщенного диалектического отражения жизни в музыкальном искусстве». Только собственный жизненный опыт, только рубцы на сердце, радость и боль, весь круговорот бытия могут дать материал для «отражения» и «обобщения». А у меня материала не было. Я пытался превратить вакуум чувств и переживаний в нечто великое. Обязательно великое — малое меня не устраивало! Тогда я еще не дорос до понимания того, что гегелевское «свое другое» — результат развития «по спирали».

Ничтоже сумняшеся, я пытался эксплуатировать технические возможности компьютерных музыкальных инструментов, эту богатейшую палитру выразительных средств. Меня научили ими пользоваться. Но не дали и не могли дать главного — того, что достигло трагической кульминации час назад. Того, что пришло ко мне на дне Марианского желоба и в полете к Солнцу…

Я выстрадал свое право на симфонию. Предстоит долгая и тяжкая работа — она меня не страшит. Пусть на нее уйдет вся моя жизнь, неважно. Пусть я создам одно единственное произведение, но оно должно быть достойно Леньки.

Героическая симфония «Реквием Марианского желоба». Квинтэссенция проблем жизни и смерти. Воплощение идеи долга и самопожертвования. Синтез будней и праздников…