Будни и мечты профессора Плотникова - [45]

— Ваша шутка зашла слишком далеко, — рассердился Леверрье.

— Это не шутка, — возразил Милютин. — Уезжая из Барселоны, Дон Кихот обернулся и воскликнул:

«Здесь была моя Троя! Здесь моя недоля похитила добытую мною славу, здесь Фортуна показала мне, сколь она изменчива, здесь помрачился блеск моих подвигов, одним словом, здесь закатилась моя счастливая звезда и никогда уже более не воссияет!»

Вы бы слышали, Луи, каким тоном он произнес это «никогда»!

— Я всего лишь инженер, — устало проговорил Леверрье. — У меня голова пухнет от вашей эквилибристики. Догадываюсь, что вы придумали нечто сногсшибательное. Но вместо того, чтобы раскрыть суть, сочиняете небылицы.

— Знаете, Луи, чем старше я становлюсь, тем чаще ловлю себя на этом самом «никогда». Никогда не повторится прожитый день, не взойдет вчерашнее солнце. Никогда не стану моложе ни на секунду…

— Вы говорите банальности.

— Ну и пусть! Я возненавидел слово «никогда», оно заключает в себе всю безысходность, всю боль, весь страх, переполнившие мир.

— Глупости, — усмехнулся Леверрье. — Вы пессимист, Милютин. «Никогда не слышал этого анекдота», — какая здесь безысходность?

— Сигареты кончились, вот беда, — огорчился Милютин. — Ну, да ладно! Понимаете, Луи, всякий раз, приезжая в Париж, я воспринимаю его заново, с непреходящей остротой. Парадные площади и проспекты, торжественные ансамбли, эспланады, бульвары рождают во мне робость и вместе с тем настраивают на восторженный лад. А уютные, совсем домашние улички, скверы и набережные вселяют в сердце покой, безмятежность. Представляю, сколь дорог Париж вам, Луи. Ведь это ваш родной город!

— Я грежу им, — признался Леверрье растроганно.

— Тогда скажите себе: «Никогда больше не увижу Парижа!»

Леверрье вздрогнул.

— Вы что, рехнулись, Милютин?

— Ну вот… Вам стало жутко. И причина в слове «никогда».

— Удивительный вы человек… Наверное, таким был ваш классик Антон Чехов. Говорят, он мог сочинить рассказ о любой, самой заурядной вещи. Например, о чернильнице. Вот и вы, берете слово, обыкновенное, тысячу раз слышанное и произнесенное, и вкладываете в него некий подспудный смысл. И он уже кажется исконным, едва ли не главным.

— Древний скульптор уверял, что не создает свои произведения, а высвобождает их из камня. Чтобы постичь глубинный смысл слова, тоже нужно отсечь все лишнее.

— Вы умеете убеждать, Милютин. Допустим, я согласен. Слово «никогда», действительно жуткое слово. Но зачем вам понадобилось приплетать к нему Дон Кихота?

— Меня взволновала судьба Сервантеса. Перед смертью он писал:

«Простите, радости! Простите, забавы! Простите, веселые друзья! Я умираю в надежде на скорую и радостную встречу в мире ином!»

Увы, его надежда никогда не осуществится… Подумав так, я почувствовал потребность хотя бы раз поступить вопреки проклятому «никогда». И я решил встретиться с Дон Кихотом в ином мире.

— То есть в загробном?! Мистика! Рецидив спиритизма! — вскипел Леверрье.

— Да ничего подобного! Я имел в виду мир, синтезированный компьютером.

— Тогда отчего же вы не назначили рандеву Сервантесу? — недоверчиво спросил Леверрье.

— Потому что душа Сервантеса в Дон Кихоте. Вас интересуют детали? Но так ли уж важна технология? Главное, что это мне удалось. Поверьте, Луи, компьютерный мир не менее реален, чем тот, в котором мы существуем. Я вынес из него память о своих странствиях с Дон Кихотом в поисках добра, красоты и справедливости.

— Скажите, Милютин, это действительно… ну…

— Мудрейший и благороднейший человек. Таких обычно и обвиняют в сумасшествии. А между тем настоящие сумасшедшие зачастую выглядят более чем респектабельно… Скажу вам по секрету, Луи… — по лицу Милютина скользнула несвойственная ему застенчивая улыбка. — Дон Кихот посвятил меня в странствующие рыцари.

В РАЗНЫХ ВСЕЛЕННЫХ

Пришло письмо от сына. Он писал изредка и скупо. Проблема отцов и детей не миновала Плотникова. Алексей Федорович, втайне гордившийся умением находить общий язык с молодежью, на равных со студентами танцевавший под музыку «диско», в обществе сына чувствовал себя скованно.

Известно, что в соответствии с принципом «сапожник без сапог» у педагогов нередко случаются трудные сыновья. К сыну Алексея Федоровича это нисколько не относилось. Но в силу жизненных обстоятельств Плотников не уделил достаточно времени его воспитанию, не приблизил к себе, не дал ему отцовского тепла. И теперь пожинал плоды…

Сын вырос самостоятельным, независимым и отчужденным. Окончил институт — не тот, где работал отец, поступив без протекции, никто профессорского сынка не «курировал». Мог получить «красный» диплом, но не пожелал пересдать единственную тройку. Работал системным программистом в проектно-конструкторском институте.

Об аспирантуре пока не думал. Зато к своей профессии программиста, одной из самых современнейших, относился серьезно, гордился ею, строил довольно туманные планы на будущее, избегал обсуждать их с отцом, ограничиваясь намеками. Но не скрывал, что на хорошем счету и вот-вот станет бригадиром.

Зарабатывал хорошо, не как начинающий инженер, а скорее как квалифицированный рабочий. Считал, что выбрал хорошее ремесло.