Буденный - [97]

— Знаю многих героев первых пятилеток, лично знаком с ними, — сказал тогда маршал. — Помню первый съезд стахановцев. Это был гимн труду. А люди-то какие собрались на нем! Орлы! Спрашиваю Алексея Стаханова, мол, как дела. А он: «Взять бы еще рекорд!» Хорошо знал я и Макара Мазая, лучшего сталевара страны. Двадцать дней подряд средний съем стали у него был почти тринадцать тонн с квадратного метра площади мартеновской печи. Серго Орджоникидзе, в то время нарком тяжелой промышленности, пожал комсомольцу руку, назвав его рекорд революцией в металлургии. Когда я беседовал с Макаром, — продолжал Буденный, — то свой успех он не считал подвигом. В бою проявить себя — да, это мужество, подвиг, а на работе — ну что, мол, там такого? Вари себе сталь, гляди в стеклышко, как кипит она в мартеновской печи, не в огонь же лезешь! В годы войны Мазай сражался в рабочем отряде под Мариуполем, а когда в город ворвались фашисты, остался в подполье. Но его схватили враги, они хотели склонить Мазая к измене Советской Родине, обещали ему несметные богатства, только бы он согласился работать на них. Но Мазай не предал свою Родину. Погиб, но не предал. Характер у него оказался покрепче той стали, которую сам он плавил.

Кто бы ни приезжал к маршалу, для каждого он находил время. Принес адъютант как-то на подпись документы, а маршал говорит: «Поезжайте во Внуково, там у военного коменданта ветеран ждет, ко мне прилетел из дальних краев. Что-то с пенсией у пего неладно…» Однажды у Буденного поднялось давление. Врач, осмотрев его, строго заметил: «Покой и покой. Лежать в постели». Но едва врач уехал, как маршалу позвонили из приемной Президиума Верховного Совета СССР. С Кубани приехала старая женщина, вся в слезах — сын под суд попал, а ей кажется, что он вроде бы и невиновен. Просит встречи с членом Президиума Верховного Совета СССР Буденным. «Я ему все по совести расскажу, а уж Семен Михайлович сам решит, что мне делать…».

— Пусть ко мне приезжает, — маршал положил трубку телефона. — Я чуть-чуть, два слова скажу ей, и все. Только два слова…

Дело оказалось не «на два слова». Когда женщина ушла, маршал продиктовал адъютанту письмо Генеральному прокурору СССР с просьбой взять жалобу под особый контроль. И действительно, через месяц с Кубани пришло радостное письмо, полное всяких благодарностей.

В ноябре 1969 года предстоял III Всесоюзный съезд колхозников. Семену Михайловичу принесли гостевой билет № 0272, где указывалось, что он, маршал Буденный, приглашается принять участие в работе съезда. В билете значился первый ряд в зале. Один из близких друзей маршала по гражданской войне, генерал-майор П. К. Случевский, сказал:

— Тут, видно, произошла какая-то ошибка. Ваше место, Семен Михайлович, в президиуме съезда.

— Петр Кириллович, а может, попросить для себя отдельную ложу? — с иронией спросил Буденный и серьезно добавил: — Важно не то, где сидеть, важно дело делать… Правда, у меня были ситуации посложнее. — Буденный лукаво прищурил глаза. — В феврале тридцать пятого года я участвовал в работе второго съезда колхозников-ударников. Так вот Мария Демченко начала свою речь с упоминания моей персоны. Ничуть не смущаясь, с трибуны съезда она во весь голос заявила: «Хай живе любимый Буденный!» Честное слово, я так смутился, что глаз не мог поднять. А сидевший рядом Демьян Бедный толкает меня в бок и шепчет: «Семен, ты слышишь? Если Демченко желает тебе долго жить, то будешь ты жить сто лет!» Хотя бы только раз упомянула мою персону, а то не раз и не два. В перерыве ей и говорю, мол, к чему прославлять меня, а она смеется: «Так це ж привет от сельчан!..» Ну каково, а? — Семен Михайлович улыбнулся. — Потом попросила меня с ней сфотографироваться. «Если, — говорит, — я не привезу фотокарточку, мне никто не поверит, что я передала вам привет от колхозников района».

Когда маршал работал над третьей книгой своих воспоминаний «Пройденный путь», возникла необходимость проверить написанное, особенно те страницы рукописи, где рассказывалось о деятельности Г. К. Жукова в инспекции кавалерии РККА. Семен Михайлович поручил адъютанту съездить к маршалу Жукову. Может, вкралась какая-нибудь ошибка. А тут важна объективность. Книги ведь живут века.

В те дни Георгий Константинович прибаливал, но он все же нашел время выслушать просьбу маршала.

— Нет уж, — сказал Жуков, — читать я не стану. Не имею права. Не год и не два я служил под началом Семена Михайловича. Я многому научился у него до войны, уже тогда известного всей стране полководца и народного героя. И то, что он счел нужным написать обо мне, ему лучше известно, нежели мне. Он был моим командиром, и он вправе оценивать мою работу. Знаете, — добавил Жуков, — если ученик начинает поучать своего учителя, то это плохой ученик. А я не хочу быть плохим учеником. Нам с ним довелось пройти тяжкими дорогами Великой Отечественной войны. Но даже в те горячие годы мы оставались с Буденным искренними боевыми друзьями. Не раз в Ставке или у Верховного Главнокомандующего обсуждали разные военные вопросы, особенно когда Семен Михайлович был командующим кавалерией Красной Армии. Не скрою, порой мы спорили с ним, расходились в оценке той или иной операции, в подготовке войск, в частности, кавалерийских частей и использовании их на различных фронтах. Но всегда это был деловой, партийный разговор. Буденный по натуре своей хотя и горяч, но эго не мешало ему быть во всем объективным. Мне, как заместителю Верховного Главнокомандующего, не раз приходилось давать Семену Михайловичу поручения, и всегда он выполнял их на совесть, в пример другим военачальникам. Точно так же поступал и я в двадцатых и тридцатых годах, когда служил и работал под его началом…