Будда из Бенареса - [56]

Солнечный диск уходил в землю и снова повисал над рекой, жаркий, словно горящий уголь, но он не замечал ничего вокруг. На его губах застыла блаженная полуулыбка, его сознание не пребывало ни в слухе, ни в зрении, ни в запахе, ни в памяти, ни в дыхании. Он больше не должен искать учителей или учеников, он сам подобен реке, реке глубокой, незамутненной и радостной. Он сидел под кроной мангового деревца и внимал себе тихо, бесстрастно, но с восторгом узнавания Истины…

На закате третьего дня его окружили люди с заступами в руках и ножами на привязях из лиан. Один из них взмахнул над его головой бамбуковой палкой, но и тогда он не вышел из созерцания.

3

Он очнулся в какой-то яме, похожей на ловушку для диких слонов. Он не знал, то ли теперь вечерние сумерки, то ли час перед рассветом. Наверху сухо шуршали, покачиваясь, листья пальмы. В яме было нежарко; пахло подсыхающей гнилью. У него звенело в ушах, тело саднило от порезов (его проволокли через заросли слоновой травы), но ощущение близости Истины оставалось таким же сильным, как это было на берегу Ганги.

В яме он сидел не один. Тут был еще мальчик, похожий на взъерошенного галчонка, с лицом, белевшим в полумраке, как мякоть банана. Лицо мальчика с темными завитками волос показалось ему смутно знакомым, но люди уже не интересовали его; он пресытился ими, он испытывал к ним равнодушие, как к существам низким, наделенным постыдной формой телесного существования.

Впрочем, он все понимал. Он понимал, что яма выкопана не ловцами слонов, а ловцами людей, бхайравами, а мальчик — мерия, ребенок, уготованный для жертвоприношения, но эта мысль, как и другая, о его собственной участи, прошла, не оставив следа. Мысли теперь проносились сквозь его ум, не задерживаясь, как птицы, летящие по небу в безветренном пространстве.

Становилось светлее; значит, начинался день, вероятно, последний день в его жизни. В яму заглядывали люди. Их кожа была земляного цвета, а лица — тупы; эти лица радостно скалились. Подле него лежала половинка кокоса, еще в скорлупе, но ему не хотелось жевать сухой маслянистый плод. У него уже не было желаний. Мальчик что-то говорил, он не умолкал, как бамбуковая трещотка, горячо дышал, теребил его и своими влажными темно-оливковыми глазами заглядывал ему в глаза. Он лег на правый бок в позу льва, положив одну ногу на другую, и отдался созерцанию.

Незнание сущности вещей и явлений лежит в основе безначальной цепочки рождений; люди, животные и демоны слепо блуждают в океане сансары, не понимая, в чем корень зла, не умея добраться до Строителя дома. Но он добрался, он близок к Строителю дома, полное освобождение рядом.

Границы исчезли; все лишилось смысла и все обрело смысл. Торжественно и спокойно он переживал встречу с духом, с Атманом, пронизывающим вселенную. Земляные стены ямы раздвинулись; вокруг него был ветер, рокочущие звуки; малейшее изменение в мире порождало многократное эхо, и каждая пылинка повторяла мелодию. Это был новый мир, где цвета звучали, а звуки порождали цветовые ощущения.

Он начал осознавать Цепь Причинности. Все, что могло показаться истинным, естественным, настоящим, представало теперь гротескным, смешным и абсурдным. Не было человеческих поступков и устремлений, даже самых низких, которые были бы ему чужды. Он вспоминал свои прежние существования: одно рождение, два рождения, три, четыре, пять, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч рождений… В своих прежних существованиях он был шакалом и вепрем, змеей и ракшасом, убийцей и вором. Через круг многих рождений тек поток его сознания, добираясь до Строителя дома, и он уже видел циклы уничтожения и развертывания вселенной, развертывания и уничтожения.

Его сознание росло, занимая все его существо, как могучая река полностью занимает русло, и в нем уже не было места страданию. Медленно, неторопливо шло созревание достоинств, и вот он почувствовал, что стропила его дома подрублены и конек скоро провалится внутрь. Путь его был пройден, осталось сделать лишь несколько последних шагов и подождать, когда уляжется пыль.

4

Перед закатом за ними пришли; какие-то люди слезли в яму по бамбуковым шестам. Нужно было подниматься наверх — вероятно, там все было готово. Люди, спустившиеся в яму, действовали проворно, у них были наготове лианы. Мальчик сопротивлялся, царапался, бился, кричал. А он остался бесстрастен. Он знал, что для него нет будущего и прошлого тоже нет. Он уже умер, над его пеплом сделана насыпь чайтья, и она высится на перекрестке четырех дорог.

Потом было поле куркумы. Солнце было медно-красным, как песок, которым боги посыпают гору заката, а в воздухе ощущалось что-то гнетущее, как будто должное разрешиться от бремени. Он понял, почему торопятся эти люди: близится гроза, дождь может залить пламя жертвенного костра. Потом его влекли через колючие заросли, и кровь сочилась из его ран, словно красный лак из продырявленных сосудов, оставляя след на земле и растениях.

Его бросили под каким-то деревом — он чувствовал спиной узловатые корни. Он попробовал лечь поудобнее, на бок, и это удалось, хотя его руки и ноги были опутаны лианой. Здесь, в лесу, был полумрак, он слышал журчание воды.