Будаг — мой современник - [9]

ГЮЛЛЮГЫЗ

Когда ранним утром я выходил из дома, мать процеживала молоко. Как ни в чем не бывало она улыбнулась мне и сказала:

— Если и сегодня Хна даст полтора подойника молока, вечером получишь лаваш со сливочным маслом.

Я молча кивнул. Мать, все так же улыбаясь, протянула мне кружку с простоквашей и лаваш. Я потуже зашнуровал свои чарыхи из сыромятной кожи, взял палку, с которой не расставался, выходя из дому (а вдруг на меня бросится соседский пес с необрубленными ушами), и погнал Хну к роднику.

Дядя Магеррам уже ждал меня. Нельзя сказать, чтоб он был внешне привлекателен: лицо его сеткой покрывали морщины, редкими клочками торчали пегие усы и бородка. И голосом не отличался приятным: это резкое пронзительное поскрипывание так и стоит в моих ушах. Но мягкость, внимание к переживаниям другого человека говорили о том, что он много страдал. Горести не озлобили его, только глаза не могли скрыть запрятанную глубоко тоску.

Наверно, дядя Магеррам дал своим коровам вволю полизать каменной соли — их нельзя было отогнать от водопоя. Они жадно пили, и Хна присоединилась к ним.

— Ну как, приготовил уроки?

Я рассказал о вчерашнем споре с матерью.

— Ведь предупреждал я тебя! Ничего, и сегодня ты пойдешь в школу, а на обратном пути заберешь свой скот. Выклянчи у вашего соседа для меня немного алычи, скажи, что я просил. Он погнал животных в сторону леса.

Я вернулся в село. До начала занятий еще оставалось время, и я решил, что сначала выполню просьбу Магеррама. Приоткрыл калитку во двор нашего соседа Алимамеда, позвал раз, другой — никто не откликнулся. Я вспомнил, что мама хотела пойти вместе с соседями собирать зелень в поле. Огляделся — вокруг никого, только злая соседская собака с необрубленными ушами привязана к дереву. Ну уж мимо нее я не стану проходить. И, вернувшись в наш двор, я разбежался и перемахнул через каменную ограду, отделявшую наш двор от сада Алимамеда. Я оказался прямо у старой алычи, усыпанной плодами. И хоть коран запрещает совершать неблаговидные поступки, я подумал, что большого греха не будет, если я нарву соседской алычи для такого хорошего человека, как Магеррам.

Каждый камень, брошенный мною в середину листвы, низвергал поток плодов. Я до отвала наелся алычи, набил полные карманы и перелез через ограду обратно в наш двор. Вот теперь можно отправляться в медресе. Но школа оказалась на замке, и тут я вспомнил, что сегодня пятница — день, когда правоверные мусульмане не работают без особой на то причины. Я сегодня свободен! Что ж, я немедля разыщу Гюллюгыз — еще одного моего верного друга.

Гюллюгыз — дочь нашего мельника Мамедкули. Я года на четыре младше ее, но это нисколько не мешало нашей дружбе. Едва встретившись, мы рассказывали друг другу все, что произошло за то время, пока не виделись. У Гюллюгыз был веселый, легкий нрав, она подмечала особенности в поведении разных людей и очень похоже подражала удивившей или рассмешившей ее походке какого-нибудь человека. Ее приятный несильный голос очень нравился мне, и она пела мне баяты, которых знала множество. Она и сама их сочиняла. Собственно, с этих баяты и началась наша дружба, к тому же она, как и я, пасла скот: в семье мельника было две дочери и ни одного сына, поэтому их коровы, телка и три осла оказались на попечении Гюллюгыз.

Настоящее имя моей подружки — Гюльбута, бутон, но в селе ее звали Гюллюгыз — Девушка с цветами: всегда в руках у нее цветы, то плетет венок, то гадает на ромашке. Она не была красавицей, но что-то в ней было такое, что тянуло меня к ней неудержимо. Наверно, самое главное это не внешняя красота, а душевная доброта, чистота, острый ум. А всего этого у Гюллюгыз было в избытке, да еще искрящиеся смехом глаза.

Я нашел Гюллюгыз под скалой, нависающей над дорогой, похожей на голову хищной птицы с загнутым клювом. Еще издали услышал ее мелодичный голос, но сегодня в нем была грусть. Она радостно улыбнулась, как только увидела меня, и поманила к себе. Я уселся на валун по соседству с нею и протянул алычу. Гюллюгыз тут же надкусила ее своими острыми зубками и зажмурилась от кислоты, а потом расхохоталась.

— Откуда у тебя алыча?

— Нарвал в саду соседа.

— Он что же, позвал тебя на сбор алычи?

Пришлось признаться во всем.

— Что у тебя за дружба с Магеррамом? — удивилась она. — Он тебе дядя, а ты ему не брат! И потом, — обиделась она, — почему ты оставляешь своих животных ему, а не мне? Конечно, тебе надо учиться, Будаг, но что стоит наша с тобой дружба, если ты не можешь положиться на меня?!

— Ну что ты, Гюллюгыз! Ты так много делаешь для меня: учишь всему, что знаешь сама, новым песням, баяты, стихам…

— У тебя хорошая память, тебя учить — одно удовольствие! Но все-таки будет справедливо, если я буду помогать тебе пасти скот.

Я растерянно смотрел на нее. С одной стороны, она была, конечно, права. Но мы жили в разных концах села, и у каждой околицы начинались пастбища: у нее — свое, у нас — свое. Не погонишь же Хну через все село?

— Лучше расскажи, какие новые песни ты узнала, — попросил я ее.

В семье мельника Мамедкули, как я уже сказал, было две дочери: Фирюза и Гюллюгыз. Фирюзе уже исполнилось двадцать пять, а она еще дома сидит. И никакой надежды увидеть сватов у своего дома — уж очень неуживчивый характер у Фирюзы! По обычаю, младшая в доме сестра может выйти замуж только после того, как сосватают старшую. Поэтому никто не посылал сватов и к Гюллюгыз, и она часто подшучивала над собой и сестрой, но в шутках этих проскальзывало недоумение и обида. И безысходность! Если ничего не изменится — обеим сестрам оставаться старыми девами. Девушки у нас бесправны, не им выбирать жениха, не им по своему разумению устраивать семью. Недаром в песнях моей подружки так часто встречались и «горькая судьба», и «горючие слезы», и «невеселая доля».