Будь у меня твое лицо - [10]

* * *

Ночью, когда муж спит рядом, на меня часто находят приступы клаустрофобии. Приходится уходить вниз и садиться на верхнюю ступеньку переднего входа в офистель[10]. На нашей улице жизнь кипит даже ночью, и мысли будто очищаются.

В будни мои соседки сверху обычно приходят домой около одиннадцати ночи. Они мирные и спокойные в любую погоду, неизменно кивают мне и бормочут «Здравствуйте». Иногда я здороваюсь в ответ, а иногда – просто отворачиваюсь. Они не знают, что я всегда жду их возвращения. По выходным я иногда встречаю их, когда они уходят. А забавнее всего – слышать, как они стучатся друг к другу, чтобы одолжить косметику или заказать жареную курицу в самое немыслимое время суток.

Я сижу на крыльце и наблюдаю за прохожими до самого возвращения соседок. Днем наша улица очень некрасивая – обшарпанная, пыльная, всюду горы мусора, гудящие машины пытаются припарковаться как попало. Зато ночью ярко светятся неоновые вывески баров и сверкают телеэкраны. Летом заведения выставляют синие пластиковые столики и стулья, и до меня доносятся обрывки разговоров. Обычно выпивающие делятся анекдотами; иногда мужчины говорят о проходящих мимо женщинах – и наоборот. Но зачастую обсуждают телешоу. Поразительно, сколько людей говорят о телевизоре.

Быть может, дело в моем детстве без телевизора – в очередном припадке ярости бабушка разбила его, – но я до сих пор не понимаю, как можно обсуждать дорамы, актеров и шутки из реалити-шоу. Когда мы познакомились, мой будущий супруг считал это очаровательным и всякий раз старался упомянуть в разговоре, пока я не попросила его прекратить. Каждый, кто узнает этот маленький факт, считает, что мои родители были зациклены на образовании – ведь сейчас у многих молодых мам и пап нет телевизора. Я понимаю, какой вред мозгу могут нанести реалити-шоу – они воспроизводят одни и те же сюжеты с закадровым смехом, пока зрители не сходят с ума. Но слыша, какой провинциальный университет я окончила, люди переглядываются, как бы стараясь сказать: «Вот видишь, почему прогрессивное воспитание так опасно».

Вряд ли моя мысль нова, но думаю, люди так много смотрят телевизор, потому что без него жизнь совсем невыносима. Если ты не родилась в состоятельной семье или твои родители десятилетия назад не получили землю в Каннаме, то придется работать, работать и работать за зарплату, на которую просто невозможно купить дом или оплатить уход за детьми. И вот, ты сидишь за столом, пока спина не скрючится. Твой босс некомпетентен, но вместе с тем – страшный трудоголик, и после долгого трудового дня ты пьешь, чтобы не вскрыться от такой жизни.

Но я выросла, не имея ни малейшего представления о том, какая разница между сносной и несносной жизнью, а когда узнала об этом, было слишком поздно.

* * *

До восьми лет я жила с бабушкой в маленьком каменном доме в Намъянджу, на северо-востоке от Сеула. Дом был обнесен низкой оградой, во дворе стоял сортир с протекающей крышей, а у передней двери возвышалась пара сосудов, где бабушка держала золотых рыбок.

Бабушка спала в своей комнате, а я – в гостиной на полу, рядом с небольшой белой статуей Девы Марии, на щеках которой были нарисованы кровавые слезы. По ночам статуя, казалось, не сводила с меня глаз. При этом она светилась, и слезы выглядели черными. Однажды при помощи кухонной щетки я попыталась соскоблить слезы со щек статуи, и бабушке пришлось рисовать их заново. Когда молитвенная группа из церкви собиралась в нашем доме, бабушка иногда рассказывала эту историю. Прочие женщины усмехались и трепали меня по голове. Вот только бабушка умалчивала о том, как побила меня за тот поступок. Раны на моих ногах затягивались больше недели. Отлупили меня веткой, сорванной с растущего в саду дерева. А ведь раньше я очень любила то дерево.

Зимой в доме было так холодно, что я надевала три-четыре свитера одновременно и укутывалась бабушкиными пальто, на которых до сих пор висели бирки. Каждую осень мои тетя и дядя присылали бабушке в подарок новое зимнее пальто из Америки, но всякий раз они оказывались ей велики, хотя выбирался самый маленький размер. Когда приходили гости, она доставала пальто и хвасталась ими, а стоило людям выразить восторг, как бабушка пожимала плечами, говоря, что пальто не подходят ей по размеру, и предлагала купить их. Ведь кто-то может попасться на крючок, и от этой мысли мне становилось страшно. Но, полагаю, все думали одно и то же: вещи из Америки чересчур дорогие.

У нас не было богатых соседей, но в школе дети обычно носили опрятную одежду, имели схожие вещи и прически, как у братьев и сестер, и мелочь на траты в канцелярском магазине. Тогда я, конечно, ни о чем не догадывалась, но сейчас, разглядывая сохранившиеся фотографии, понимаю, какая бедная на мне одежда – старые бабушкины рубашки. Я не носила вещи детских цветов. Нет, я ничего не потеряла, я даже не замечала. Другие дети не дразнили меня, но и не искали моей компании. Играть одной после школы – у ручья или во дворе церкви, где одна монахиня выделила мне кусочек земли для садоводства, – казалось нормальным.