Будь со мной честен - [53]

Настоящий кошмар начался после каникул. В первый день, когда мы с Фрэнком подъехали к школе, он наклонился между сиденьями, чтобы рассказать мне о доминиканском национальном танце, название которого почему-то основывалось на французском пирожном «меренга», а сложные движения ног объяснялись цепями, которые сковывали когда-то лодыжки порабощенных танцоров. Фрэнк воображал, что танцовщице больше всего нравится этот двойной шаг, хотя она родом с дикого острова на другом конце света. Он так увлекся рассказом, что продолжал бормотать что-то себе под нос, даже когда я высадила его из машины. В середине января в Лос-Анджелесе достаточно прохладно, так что костюм в духе Э. Ф. Хаттона был вполне уместен. В манжетах рубашки сверкали золотые запонки в виде слоновьих голов, которые подарила Фрэнку на Рождество Мими. Кисточка на феске задорно подпрыгивала в такт его шагам. Я расслабилась и почти забыла о своих тревогах.

Неприятности не заставили себя ждать. Мими вызвали в школу. Когда я, ее правая рука, пришла к директору, он отправил меня прочь, заявив, что хочет поговорить с матерью Фрэнка, а не с прислугой.

– Что случилось? – спросила я у Паулы.

– Поскольку ты не являешься официальным опекуном, я не имею права сообщать тебе информацию.

– С каких пор?

Она наклонилась через стойку и прошептала:

– С тех пор, как у нас новый директор. Он придает очень большое значение формальностям и правилам. Требует называть его доктором Мэтьюсом, поскольку имеет степень по детскому развитию. Своих детей у него нет, поэтому доктор Мэтьюс считает себя неоспоримым авторитетом.

Фрэнк раскачивался на стуле в приемной, прижимая к груди изувеченную феску. Паула направила его ко мне, ни разу не прикоснувшись – почти немыслимое свершение, достойное виртуоза, играющего на терменвоксе. Прежде чем передать Фрэнка мне, Паула наклонилась так, что их с Фрэнком лица оказались на одном уровне.

– В ближайшее время жду тебя на ланч.

– Би-бип, – сказал Фрэнк.

Она выпрямилась и сказала мне:

– Доктор Мэтьюс говорит, чтобы Фрэнк не появлялся в школе, пока не придет его мама.

– Новый директор доктор? – спросил Фрэнк. – Мой дедушка тоже был врачом. Он зашивал солдат в траншеях во время Первой мировой войны, чтобы те могли вернуться домой к своим родным.

– Он не такой доктор, – сказала Паула.

В машине я спросила у Фрэнка, что случилось со старым директором.

– Паула сказала, что он ушел в лучшее место.

– О господи. В какое лучшее место?

– В Стамбул. Или в Константинополь. Я забыл.

Я решила не допытываться.

– А что с твоей феской? – спросила я, глядя на него в зеркало заднего вида.

Он прижал феску к груди и стал издавать странные жалобные звуки, похожие на плач раненого тюленя. Я никогда не слышала, чтобы Фрэнк плакал, и не сразу поняла, что они означают. А когда поняла, не стала терять время на утешения. Надо отвезти его домой.

Когда мы заехали во двор, Фрэнк уже перестал плакать, хотя мне пришлось изрядно попотеть, чтобы вытащить его из машины, потому что он опять превратился в поверженного диктатора. Я облокотила бесчувственное тело на дверцу и пыталась взвалить на плечо, как вдруг появился Ксандер.

– Что случилось, дружок? – обратился он к Фрэнку.

Фрэнк вырвался, спотыкающимися шагами добрел до Ксандера и прижался лицом к его лопатке.

– Мне здесь не место. Я хочу домой.

– Ты дома, друг, – сказал Ксандер.

– Нет, нет, не-е-еет! – взвыл Фрэнк.

Прежде чем я успела объяснить, что произошло, Ксандер подхватил мальчика на руки и понес в дом. Я побежала за ним. Он укутал Фрэнка в одеяло и стал укачивать на руках, как маленького, напевая что-то неразборчивое. Фрэнк перестал плакать и сказал:

– «Над радугой». Луис Майер хотел вырезать эту песню из «Волшебника в стране Oз», поскольку считал, что она замедляет действие.

Едва успев договорить последнее слово, он уснул. Ксандер опустил его на кровать, а я обложила со всех сторон подушками.

– Отличная идея, – сказал Ксандер. – Что, черт возьми, случилось?

Я залилась краской. Почему Ксандер – единственный человек, который меня ценит?

– В школе новый директор.

– Ну и дела, – пробормотал Ксандер.

Мы тихонечко выбрались в коридор и увидели Мими. Она прижалась к стене перед дверью в комнату сына с таким видом, точно стоит у края пропасти, набираясь духу покончить с этим раз и навсегда.

– Что случилось? – спросила она.

– Фрэнка отослали домой. Мне ничего не объяснили, а он был слишком расстроен. Паула передала вам записку.

Мими открыла конверт, не сходя с места, прочла записку и вернула на место.

– Пока не появился Фрэнк, мне жилось значительно легче, – сказала она.

Мы оставили Ксандера с Фрэнком, Мими переоделась в Одри Хепберн, и я повезла ее в школу. Думаю, она выбрала этот наряд из солидарности с сыном. Слава богу, что на этот раз она не стала обматывать голову футболкой и оставила дома очки.

Поскольку я не являюсь официальным опекуном, Паула провела меня в «комнату ожидания», то есть посадила на ящик с бумагой для ксерокса в подсобке, указала на вентиляционную шахту, общую с кабинетом доктора Мэтьюса, и прижала палец к губам. Я кивнула.

У нового директора был пронзительный и самодовольный голос. Очень удобно для подслушивания, хотя я не позавидовала бы людям, которые застряли с ним в лифте, работают в одном офисе или живут в одном районе. Голос Мими доносился едва слышно, однако я улавливала достаточно слов, чтобы не терять нить разговора. Наша милая Фиона спросила у Фрэнка, нельзя ли примерить его феску. Я могла только представить выражение его лица – нежное, почти безразличное, и только самые близкие люди могли прочесть в нем радость. Наверное, он подумал, что Фиона все же не такая, как все.