Будь мудрым, человек! - [8]

— Читать! — нарушила тишину Хэйзел и презрительно фыркнула. — Может, ты еще захочешь что-нибудь написать?

— А почему бы нет? — с вызовом ответила я.

Они смотрели на меня теперь с жадным интересом, обмениваясь многозначительными взглядами и даже улыбками.

— Что в этом странного, черт побери? — рассердилась я. — Почему я не могу читать, писать и вообще делать то, что мне хочется?

Одна из них мягко, успокаивающе сказала:

— Оркис, дорогая! Может, тебе действительно следует показаться врачу? На всякий случай.

— Нет, — решительно оборвала ее я. — Со мной все в порядке, я лишь пытаюсь понять. Я попросила книгу, и вы все вдруг решили, что я сумасшедшая. Почему?

После неловкой паузы та, которая только что говорила, снова попыталась шутливо, теми же словами, что и маленькие санитарки, успокоить меня.

— Оркис, милочка, возьми себя в руки. Зачем мамаше читать книги или писать? Какой в этом толк? Разве это поможет тебе рожать детей?

— На свете есть дела поважнее, чем рожать детей, — сказала я резко.

Если все, что я говорила прежде, просто удивляло их, то это дерзкое заявление было подобно удару грома. Даже Хэйзел не нашлась, что сказать.

Их идиотское удивление приводило меня в отчаяние и порядком надоело. На какое-то время я даже забыла, что это все во сне, и я сторонний наблюдатель.

— Черт возьми! — взорвалась я. — Что за идиотизм? Какая Оркис? Какая мамаша? Где я? В психиатричке, что ли?

Я глядела на них, разъяренная, ненавидя каждую из них, подозревая, что все они нарочно сговорились мучить меня. Я была убеждена, что, несмотря ни на что, что бы со мной ни случилось, я не могла быть какой-то мамашей. И я решительно высказала им все это, а затем неожиданно разрыдалась.

За неимением ничего другого я вытирала обильно лившиеся слезы рукавом. Когда наконец я снова обрела способность что-либо видеть, в глазах своих соседок я прочла нечто вроде сочувствия. Но не в глазах Хэйзел.

— Я же говорила вам, что она не в себе, — убежденно заявила она. — Она псих, это точно. — В голосе ее было явное торжество.

Но та, которая всегда пыталась мне помочь, снова принялась меня утешать:

— Нет, Оркис, ты действительно мамаша. Мамаша высшего класса, ты трижды рожала, у тебя двенадцать первоклассных младенцев. Ты не могла этого забыть!

Не знаю почему, но я снова разрыдалась. Мне казалось, что какие-то путаные обрывки мыслей тщетно пытаются выстроиться в нечто цельное в моей совершенно пустой голове, но я не могла ухватиться ни за одну из них, и от этого мучительная тоска охватила меня.

— О, как жестоко, как жестоко все это! Прекратите! Почему вы не уйдете, почему не оставите меня одну! — умоляла я их. — Как это чудовищно жестоко так смеяться надо мной! Я не понимаю, что со мной… Я не сумасшедшая… Нет, нет! Да помогите же кто-нибудь!..

Я крепко зажмурила глаза и долго не открывала их — боже, как я ждала, что галлюцинации исчезнут!

Но напрасно. Когда я открыла глаза, я снова увидела глупые розовые лица моих сопалатниц, недоуменно глазеющих на меня через горы отвратительно розовых шелковых одеял. «Я должна выбраться отсюда» — сказала я себе.

С большим трудом мне удалось принять сидячее положение. Пока я проделывала это, я чувствовала на себе озабоченные взгляды соседок. Когда я попыталась повернуться и спустить ноги на пол, я обнаружила, что они запутались в скользких шелковых простынях. Из своего неудобного полусидячего положения я безуспешно тянулась к ним, чтобы освободить их из плена простынь. Это впрямь было как в дурном сне. Я была в отчаянии, я слышала собственный плачущий голос, взывающий о помощи:

— Помогите! Дональд, родной, помоги мне!..

И вдруг как бы разжалась сжатая пружина, что-то щелкнуло. Имя Дональда, произнесенное мною вслух, дало толчок моим растерянным, путаным мыслям. Завеса приоткрылась, еще не совсем, но настолько, что я вспомнила, кто я! Я поняла, в чем причина, где зло.

Я оглядела комнату и лежащих в ней женщин. Они по-прежнему с удивлением и легким испугом смотрели на меня. Я прекратила всякие попытки встать и снова откинулась на подушки.

— Теперь вам не удастся меня дурачить. Я знаю, кто вы.

— Мамаша, Оркис… — начала было одна из них.

— Хватит, — оборвала я ее. От прежней жалости к себе не осталось и следа, а к ним я испытывала чувство, похожее на злорадство. — Никакая я не мамаша, — сказала я резко и категорично. — Я обыкновенная женщина, у которой совсем недавно был муж и надежда — увы, ей не суждено было сбыться! — родить ему детей…

Наступила странная пауза, тем более что я ждала, если не вопросов, то хотя бы недоуменного бормотания. Но было похоже, что мои слова просто не дошли до них. Их лица ничего не выражали. Это были лица кукол.

Наконец самая доброжелательная из них, почувствовав, что необходимо прервать это неловкое молчание, нахмурив бровки, так что между ними пролегла тоненькая вертикальная морщинка, неуверенно спросила:

— А что такое муж?

Я пристально посмотрела на каждую из них. Нет, тут не было подвоха. В их глазах было недоумение ребенка, который чего-то не понял. Почувствовав снова приступ отчаяния, я решила взять себя в руки. Ладно, раз галлюцинации сами собой не проходят, я изменю подход. Поведу игру по-другому. Посмотрим, что получится. Подбирая самые простые и понятные слова, я начала свои пояснения: