Будь моей - [37]

Когда сад наконец очистился от прошлогоднего мусора, я смогла разглядеть маленькие зеленые стрелки тюльпанов, пробивавшихся вверх, к весеннему теплу, и несколько цветков подснежников, застенчиво склонивших освещенные солнцем головки. Я поминутно вспоминала Брема, его руки у меня на груди, его тело, лежащее на моем, и, чтобы успокоиться, мне приходилось опираться на грабли, иначе я бы упала. С заднего двора вышел Джон, затыкавший мячиками для гольфа кротовьи норы, и я рассеянно ему улыбнулась.

— О чем думаешь? — спросил он.

Я ничего не ответила.

— Юбка не слишком короткая? — спросила я.

Настало утро понедельника. За выходные мы успели заменить наружные стекла в окнах на москитные сетки, а прошлой ночью приоткрыли на пару сантиметров одно из окон в спальне.

Легкий ветерок, довольно холодный, но уже явно весенний, напоенный запахом листьев или чисто вымытых волос, врывался через узкую оконную щель, словно что-то нашептывал.

Эту серебристую юбку я купила несколько лет назад, но надевала всего раз — на чаепитие для женской половины факультета, устроенное в доме преподавательницы гончарного искусства. Но даже там я, честно говоря, чувствовала себя неловко — хотя юбка всего-то на какой-нибудь дюйм поднималась над коленом и лет пятнадцать назад я сочла бы ее слишком длинной — в ту пору я носила такие короткие юбки, что в них было опасно садиться.

— Шутишь? — отозвался Джон.

Он обернулся ко мне от зеркала, перед которым завязывал узел галстука, внимательно разглядывая свое отражение. — Для тех, у кого такие ноги, не существует слишком коротких юбок.

Я провела руками по бедрам, разглаживая ткань:

— Спасибо.

— Твоему ухажеру понравится, — сказал он, вновь отворачиваясь к зеркалу. — Признайся, ты ведь ради него надеваешь на работу такую короткую юбку.

Он говорил игривым тоном, но я почувствовала, что пульс у меня участился.

В пятницу, вернувшись домой после ночи, накануне проведенной с Бремом на матрасе в моей новой квартире, я пребывала во власти оцепенения, как человек, слишком долго пролежавший в горячей ванне, полной розовых лепестков — размокших, шелковых, источающих сладкий аромат. Я тут же вспомнила, как миссис Хенслин, когда мы только переехали в этот дом, принесла нам ради знакомства пакет клубники. Я взяла пакет, поблагодарила за подарок, оставила его на заднем крыльце и совсем о нем забыла. Дело было в августе, так что к тому времени, когда я спохватилась и забрала пакет с крыльца, от ягод шел мощный дух — такой же, как от меня нынче ночью, когда я пришла домой, застав Джона в кресле с газетой в руках. Он меня ждал. Я так и не поняла, какое чувство меня охватило — стыд или страх. Я чувствовала себя подобно женщине, высланной из деревни, в которой прошла вся ее жизнь, и после долгого отсутствия вернувшейся в нее обратно. Что бы она там обнаружила?

— Привет, — сказал Джон. — Давненько не виделись.

— Привет, — ответила я и бросила сумочку на столик возле дверцы черного хода.

Он встал.

— Выглядишь усталой, — заметил он и поцеловал меня в щеку.

Почувствовав знакомое прикосновение губ и ощутив его запах, я отступила на шаг.

— Что, бурная ночка выдалась? — спросил он.

— Нет, — сказала я, может, слишком поспешно?

Он положил руки мне на талию и прошептал:

— Ты можешь мне все рассказать. Ты трахалась с другим, не так ли? Ты можешь мне рассказать.

Он шутит, подумала я. Он дразнит меня, но в то же время говорит полусерьезно. Это его идея-фикс, успевшая обрести самостоятельную жизнь. Затем, приглядевшись к нему внимательнее, я изменила мнение. Нет, он знает. Но ему все равно. Тем не менее сказала:

— Ничего подобного.

Брем встретил меня в кафетерии. Он стоял перед кофейным автоматом с пластиковым стаканчиком в руках, когда я подошла.

— Привет, — сказал он, поднимая глаза.

На нем была рубашка пастельно-лилового цвета, и, увидев его в этой рубашке нежной весенней расцветки, угадав под ней его мужественное тело, взглянув на его руки, в одной из которых он держал стаканчик, а другой выуживал из карманов джинсов монетки, я едва не грохнулась в обморок. Не соберись я с духом, с нечеловеческой силой вцепившись в ремень сумки, наверняка в тот же миг покинула бы этот мир, словно нечто жаркое неудержимо затягивало меня в темный омут, лишая сознания и разума.

— Привет, — ответила я.

Он посмотрел на меня — сначала на ноги, потом на лицо.

Эти глаза.

Он ничего не сказал, да ничего и не нужно было говорить. Прошла секунда или две, и я предложила, кивнув на стаканчик:

— Хочешь угощу?

Брем перевел взгляд на стакан, как будто до него только сейчас дошло, что именно он держит в руках, и пожал плечами:

— Хорошо.

Я протянула руку, чтобы взять у него стаканчик. Он наклонился ко мне, и я почувствовала на шее его дыхание.

— Сегодня? — спросил он.

— Да, — прошептала я, еще не успев сообразить, что раскрыла рот, чтобы произнести это слово.

Он отступил на шаг. Я наполнила стакан наполовину, так тряслись руки.

Брем поджидал меня, отойдя в конец очереди. Когда я приблизилась, он сказал:

— Боюсь, не смогу с тобой посидеть. Ко мне сейчас студент придет. До встречи?

— Хорошо, — ответила я.

На сей раз мне удалось заставить свой голос звучать по-деловому, хотя меня охватило разочарование. В мозгу мелькнуло — «бросил», но тут он мне улыбнулся. Эта ямочка на щеке… Он опять перевел взгляд на мои ноги, и кровь забурлила у меня в жилах, пульсируя в запястьях, в висках, за ушами. Когда он поднял глаза, мне пришлось отвернуться. У него за плечами маячил силуэт Гарретта. Он стоял в толпе студентов и разговаривал с пареньком, похожим на Чада. Конечно, это не мог быть Чад — просто овалом лица и прической он напомнил мне о Чаде, который никогда не надел бы на себя нейлоновую куртку с лейблом «Ред сокс».