Будь честным всегда - [69]

Миши изо всей силы пинает железный прут кровати, так что чувствует даже боль в ноге, и пугается, как бы от скрипа кто-нибудь не проснулся.

Потом он думает: хорошо бы разбогатеть! Изобрести хотя бы такой трюк: встретишь на улице человека — и деньги из его кармана переходят к тебе.

Или встать бы на почте перед барьером, и чтоб ассигнации вспархивали, как бабочки, и падали тебе на грудь. Или по твоему велению, по твоему хотению все золото из подвалов английского банка потекло бы по волшебной трубе в погреб, где у них дома хранится картофель и откуда он горстями выгребал лягушек. Да будь у него столько денег, он раздал бы их людям… Тут Миши делается стыдно. Это как-никак воровство: у кого ни возьмешь деньги, все равно воровство. И почтмейстеру придется возмещать убытки и… А вот завладеть бы ничейным золотом, пусть катятся к нему те монеты, что никому не принадлежат, пусть гонит их ветер, а он будет только подбирать их с пола. Или раздобыть бы магнит, притягивающий золото… Или пусть ему принадлежит еще не добытое из земли золото, отчеканенные по его повелению золотые лежат где-нибудь в пещере, и по словам «Сезам, откройся!» вход в нее растворился бы, и Миши мешками брал бы оттуда золото. Или была бы здесь, в коллегии, комната, а в полу у нее тайник, полный драгоценностей, он бы сильным ударом ноги вскрыл пол и один долго любовался бы сокровищами и только потом показал другим. Сто тысяч пожертвовал бы коллегии для выплаты стипендий — пусть учатся бесплатно, бесплатно получают книги и питаются, конечно, бесплатно, но только дети крестьян, ведь горожане неохотно отдают своих сыновей в коллегию и через год-два обычно забирают оттуда… А в родной деревне, красивой деревушке, утопающей в зарослях орешника, самой лучшей деревне на свете, он всем дал бы денег, кто сколько пожелает, и построил бы на Тисе плотину, потому что река с каждым годом все шире разливается и затопила уже часть кладбища. И вспоминается ему рассказ отца, как однажды затопило старое кладбище, а когда отец, еще мальчишкой, вместе с другими ребятами пас на берегу жеребенка, они нашли размытую могилу, а в ней глиняную посуду. Один парнишка сунул в горшок руку, она стала черная, как сажа, и все над ним потешались. И тут Миши точно наяву видит отца: тот сидит, как обычно, на кровати в жарко натопленной комнате и улыбается доброй улыбкой. Он любит рассказывать разные истории, когда приходит домой веселый, чуть подвыпивший, или в воскресенье утром, когда нет работы. Он не спешит тогда вставать с постели, и они, ребятишки, облепляют отца, пляшут у него на спине и широко раскинутых руках. Миши ощущает железную твердость отцовских рук. Мать как-то сказала: «Нет на свете человека красивей, чем ваш отец. В молодости тело у него было крепкое и белое, как мрамор». Какое счастье барахтаться на постели, прижиматься как можно тесней к его теплым ногам, а он, как большой пес, стряхивает их с себя, точно щенят, и, сев на кровати, принимается рассказывать о Тисской низменности. Как ходили они в ночное и из чистого озорства каждую ночь пускали скот на поле какого-нибудь богача крестьянина, и как он ни подкарауливал их с вилами и топором до самого утра — все понапрасну: он на одном краю поля — они на другом, он здесь, а они уже там и гонят лошадей в пшеницу… Рассказывал и о том, как однажды стащили соль с плота, но нагрянули налоговые инспекторы, и пришлось одному крестьянину, а был он самый богатый в деревне, высыпать всю соль в колодец, и целый год не мог он из своего колодца воду пить, столько соли там растворилось. И тут Миши как будто слышится приятный, сильный голос отца: «А сколько я в Сегед яблок возил! Все на плоту! Господи, сколько яблок! Как-то продал я их да купил вашей матери на три платья материи и целую корзину денег высыпал ей прямо на колени… Ох, создатель небесный, сколько разных дел переделал я за свою жизнь, куда там до меня этим растрепам, они и нос высунуть за околицу боятся…»

Бедный отец, когда он, приехав в деревню, рассказывал о своих проделках, как он задал жару тому да этому, некоторые считали, что с таким голодранцем ничего не стоит справиться, но отец надавал этим богатеям, рохлям таких затрещин, что они разлетелись в разные стороны. «Что правда, то правда, — подтверждала обычно мать, — у отца вашего рука тяжелая и крепкая, как железо». И тогда отец покатывался со смеху…

При этих воспоминаниях сквозь сон приятная теплая волна счастья заливает худенькое, слабенькое тельце мальчика. Он поплотней закутывается в одеяло, прижимает к лицу его согретый уголок, старается представить себе, что обнимает сейчас отца, такого дорогого, теплого, и наконец засыпает, забыв о бедах, невзгодах, обо всем на свете…

Проснулся он поздно утром, когда мальчики шумно и весело умывались. В воскресенье полагалось мыть и ноги. Сначала все по очереди мыли лицо, шею, грудь, а потом в фаянсовом тазу — ноги. Пол был залит водой, и школяры только диву давались, как при этом шуме Миши ухитрился проспать так долго. Ему пришлось мыться самым последним, что тоже вызвало общее веселье.