— Туда изменникам и дорога! — прервал стрелец. — А ты, Гриша, пустого-то не мели.
— Да, да! — подхватил другой стрелец, — ты смотри, лохмотник, ври да не завирайся! Пошел бы лучше да умылся — замарашка этакий! Руки-то все в грязи.
— И, брат! — сказал нищий. — Что грязь?.. Грязь ничего! Ополоснулся водицей — глядишь, и белехонек! А вот как руки-то замараешь христианской кровью, так уж их, голубчик, ничем не отмоешь.
— Вот что выдумал!.. — промолвил третий стрелец, огромного роста и с зверской, глупой рожей. — Ничем не отмоешь. Эва! какую околесную несет!
Нет, не околесную, — подхватил первый стрелец — Он себе на уме! Вишь, какие речи говорит!
Эх, братцы, — продолжал нищий, — погуляли, потешились— будет! пора и Богу помолиться! Ведь Он терпит, терпит, да как устанет терпеть, так худо, ребята! к вам также придут: «стук, стук!» — Кого надобно? — стрельцов-молодцов». — Были, дескать, были, да все сплыли и напоказ не осталось.
— Ах ты, ворон зловещий, — завопил первый стрелец. — Да что ж ты, на самом деле, так раскаркался? Гоните его, ребята, с площади долой! Полоумный этакий!. Пошел! Пошел!
Стрельцы бросились на нищего и начали его бить и гнать перед собою толчками.
— Что вы это, братцы? — закричал Левшин. — Ну не грешно ли вам? Недужный старик — нищий!..
Тут кто-то схватил Левшина за руку. Он обернулся. Перед ним стоял приятель его Колобов, бледный, как смерть.
— Скорей, скорей отсюда! — прошептал он торопливо.
— Постой, братец! — сказал Левшин. — Дай выручить этого бедняка. Они прибьют его до полусмерти.
— Эх, братец, оставь их! Ну, что они ему сделают? Ведь он убогий человек. Поколотят, да и все! А ты о голове-то своей подумай.
— О голове?..
— Пойдем! — сказал Колобов, оглядываясь робко назад и таща за собою Левшина. — Там, в Кремле, я все тебе скажу.
II
Войдя Спасскими воротами в Кремль, Колобов подвел своего приятеля на то самое место, где теперь Разводная площадь. В то время вся эта площадь была покрыта деревянными домами бояр и бревенчатыми избами, из которых многие были ничем не лучше нынешних белых крестьянских изб.
— Вот здесь мы можем на минуту остановиться, — сказал Колобов. — Сюда они не придут. Ну, слава Богу, что я тебя отыскал!.. Если бы ты им попался!..
— Кому, братец?
— Ну, Левшин, не говорил ли я тебе…
— Да что такое?
— А то, что тебе надобно скорей отсюда убираться, — да не к нам, в стрелецкую слободу: там тебя найдут…
— Найдут? Кто найдет?
— А вот, послушай. Простясь с тобою, я пошел к Ивану Васильевичу Бурмистрову. Он живет в своем доме на Неглинной. Как я стал подходить к Каретным воротам, слышу — тебя называют громко по имени. Глязку, стоит человек двадцать стрельцов да трое сотников твоего полка — этот буян Михайло Чечотка, Андрей Головлинский и мошенник Федька Лутохин. Я подошел поближе и стал прислушиваться. «Да, братцы, — говорил Лутохин, — Левшин всех нас позорит, говорит, что мы разбойники и бунтовщики, смеется над нашим столбом». — «Ах он изменник! — закричал Чечотка. — Ребята! знаете ли что? Петлю ему на шею да вздернем его на этот столб!» — «Вздернем!» — закричали стрельцы. «Стойте, братцы, стойте!.. Что вы? — молвил Андрей Головлинский, — ведь он наш брат, стрелецкий сотник, а не купчина какой. Коли он изменник, так его надо казнить порядком. Отведем его к полковнику. Вы знаете, Кузьма Иваныч Чермнов потачки не даст…» — «Да что ж, — закричал опять Чечотка, — разве мы сами с этим дворянчиком не справимся?» — «Что и говорить, — сказал Головлинский, — убить не долго, да что в этом толку-то? Еще, пожалуй, скажут, что мы по насердкам убили этого изменника. Нет, братцы! пусть прежде сделают ему пристрастный допрос, а как уличат в измене, так выведут на площадь да казнят всенародно, по приговору стрелецкого приказа… Знаете ли что? Пойдемте все к нему на дом; коли еще он не вернулся, так мы его подождем». — «В самом деле, — молвил Лутохин, — пойдемте, братцы, захватим на дому этого Иуду-предателя, скрутим- ему руки назад, да и потащим к полковнику Чермнову: он его допросит по-свойски!» — «А коли он начнет барахтаться, — промолвил Чечотка, — так мы его и без полковника порешим!.. Собаке, изменнику — собачья и смерть. Не так ли, ребята?» — «Так!» — заревели в один голос стрельцы, да всей гурьбой и отправились на Москворецкий мост, а я побежал тебя отыскивать, и слава тебе, Господи, что нашел.
— Уж не думают ли эти разбойники, — сказал Левшин, что я живой им отдамся в руки?
Не о том речь, братец!.. Ты ведь один с целым полком не сладишь. Вот как перейдешь к нам, так у тебя будет заступа — не выдадим; а теперь денька на три тебе надо приискать какое-нибудь укромное местечко. Ко мне нельзя: я живу за Москвою-рекою в слободе, а там тебя и ночью-то будут сторожить… Знаешь ли что? У меня есть знакомая старушка, она держит в Зарядье постоялый двор; сама она старообрядка, и останавливаются у нее все приезжие и старообрядцы. Старуха добрая; я ей скажу, что ты задолжал богатым людям и что тебя на правеж тащили, да ты ушел! Так она отведет тебе такой уголок, что тебя в полгода и земский приказ не отыщет. Нам придется опять идти через Красную площадь, да, чай, уж эти разбойники, давно за Москвой-рекой, так мы с ними не встретимся. Пойдем, Дмитрий Афанасьевич. Пока я не сдам тебя с рук на руки моей старухе, до той поры у меня от сердца не отляжет.
