Брожение - [64]

— Как в театре? В любительском спектакле?

— Нет, на настоящей сцене.

— Ты выступала? Ты? Не может быть!

— Да, в течение нескольких месяцев я была актрисой.

— О, для меня это неожиданность! Нет, не могу поверить; как же отец разрешил тебе идти на сцену?

— Я сама себе разрешила.

— У тебя хватило смелости и сил?

— Хватило, я должна была решиться — больше я не могла находиться здесь; ведь каждая девушка в известном возрасте обязана выйти замуж…

— Да, мне кажется это вполне естественным, — прервала ее Хелена.

— Не в том дело; ведь могут же быть девушки, которые не ищут мужей, не желают охотиться за своими будущими властелинами и не жаждут сделаться благодарными невольницами.

— Согласна, но пусть тогда они займутся чем-нибудь и не жалуются на свою судьбу.

— Так вот, не пожелав выйти замуж, я захотела посвятить себя искусству, — с увлечением начала Янка, не обращая внимания на колкие замечания подруги. — Мне здесь душно и тесно: я ненавижу насилие, ложь, половинчатость, мелочность, которые царят в провинции.

— А где их нет?

— Ненавижу этот сброд, это стадо, дерущееся у кормушки, всех этих людишек, для которых, кроме низменных страстей, ничего не существует.

— О, как резко! Но, быть может, этот сброд не так уж плох и мерзок, надо только относиться к нему без предубеждения. Не будем говорить на эту тему — она требует долгих споров, слишком долгих! — сказала Хелена, снисходительно улыбнувшись. — И сколько ты была в театре?

— Больше трех месяцев! — Янка принялась горячо рассказывать свою печальную историю. Хелена слушала внимательно, с сочувствием.

— Ну, а теперь что думаешь делать?

— Стою на распутье, не знаю, что предпринять; я решила вернуться на сцену, но…

Она не кончила: вошел Орловский с Волинским, и разговор стал общим.

— Вы должны непременно навестить нас, — сказал за чаем Волинский, — хотя бы для того, чтоб я мог похвастаться своим хозяйством.

— Что касается меня, то, право же, не могу — пришлось бы взять отпуск, но Яна, если захочет, может в скором времени заглянуть к вам.

— Приедешь, Яна, а?

— Приеду, мне надо хоть немного подышать другим воздухом.

— Усадьба у нас большая, парк красивый, леса не хуже здешних, и в окрестностях много интересных молодых людей.

— Последнее не для меня.

— Не говори так категорически, Яна.

— Да, да, право же, — сказал сквозь зубы Орловский, нервно подергивая бороду и сердито сжимая губы.

Хелена умолкла, Янка в задумчивости уставилась на лампу, а Волинский стал распространяться о хозяйстве, об улучшениях, которые намеревался ввести у себя в имении.

Приехал Анджей; уже на пороге он извинился за не соответствующий случаю костюм.

— Я ездил верхом в город, а на обратном пути жаль было проехать мимо и не зайти, тем более что целых два дня не видел вас, — начал он оправдываться перед Янкой.

Она представила его.

— Так это вы купили Розлоги? — спросил Анджей. — Комиссионеры говорили мне о каком-то господине из Люблинского воеводства, при этом качали головами, рассказывая, какой способ хозяйства он применяет.

— Я широко использую машины: не хочу кончить посохом и нищенской сумой, как мой предшественник. Мои соседи немного подшучивают надо мной, иронически называют меня реформатором; я смеюсь вместе с ними, но делаю по-своему.

— Это естественно: мне тоже пришлось выдержать борьбу, притом ожесточенную, даже с отцом, который только в прошлом году примирился с моей системой, и притом только потому, что мы получили золотую медаль за свекольные семена и серебряную за откорм. Розлоги мне хорошо знакомы. Мой отец там когда-то содержал корчму, — сказал Анджей просто.

Волинский удивленно взглянул на него. Орловский насупил брови и закусил кончик бороды. «Позер», — подумала Янка.

— В Розлогах я покупал лес на сруб. Там вместе с лесом будет около ста пятидесяти влук, верно?

— Больше, — ответил довольно холодно Волинский и посмотрел на Анджея по-барски высокомерно: этот отец-трактирщик, о котором Анджей говорил так свободно, испортил ему настроение. И уже до самого отъезда он относился к Анджею с каким-то обидным снисхождением.

— Он говорит, что над ним смеются, но рутина всегда высмеивает прогресс, — сказал Анджей после их ухода.

— Вы тоже и душу и тело отдали хозяйству.

— Тело — да, но душу кому-то иному, — ответил он, глядя на Янку, которая торопливо подвинула ему чай, но так неловко, что стакан упал на пол и вдребезги разбился.

— Стекло бьется к счастью, — воскликнул Анджей весело.

— Чье же это счастье?

— Не знаю; полагаю, что того, кому предназначался чай.

— Если так, то я прибавлю и самые искренние пожелания.

— Вы желаете мне…

— Я всегда и всем желаю счастья, — ответила уклончиво Янка.

Орловский слегка улыбнулся и похлопал Анджея по колену. Тот засиял, как солнце, весь засветился радостью. Янка даже испугалась, подумав, как бы не пришла ему в голову фантазия сегодня же объясниться. Она смолкла, нахмурилась и сидела холодная, неприступная. Даже не глядела на него.

Анджей вынул из кармана бумаги, разложил их на столе.

— Если вам не покажется скучным, то я показал бы некоторые планы, — предложил он.

— Собираетесь что-нибудь строить? — спросила она равнодушным тоном.