Брожение - [100]

Tu sei sempre il paradiso…

A в Янке росло желание увидеть все эти чудеса. В ее воображении сливалось слышанное с прочитанным, порождая тысячи образов. Воцарилось молчание. Горничная наливала и разносила чай.

Рутовский склонил голову над стаканом; тоска по грязи, камням и красоте Италии, в которую он был безотчетно влюблен, терзала его сердце. Он стыдился самого себя: да и как тут было не стыдиться, если он, отец шестерых детей, старый человек, думает еще о таких глупостях, словно молокосос! Тьфу! — Он незаметно сплюнул и завел разговор о хозяйстве.

Стабровская пошла в библиотеку и записала на белой карточке: «Эпизод: шляхтич, который побывал в Италии, называет Рим опустошенным поместьем. О Неаполе говорит: вонища, жарища. Падуя, Флоренция, Генуя — свинство. О Венеции: грязная утка».

К дому со звоном подъехали сани. Стабровский вышел и вскоре вернулся растерянный и бледный.

— В Розлогах вас ждут сани из Буковца, — шепнул он Янке.

— Отец заболел! — Янка вскочила со стула, точно собираясь бежать к отцу, но сдержала себя, подавила испуг и спокойно попрощалась со всеми.

Волинские тоже попрощались и поехали обратно в Розлоги. Янка хотела еще заехать к ним, чтобы переодеться в дорогу.

Стабровская после их отъезда снова вернулась в библиотеку и на одной карточке записала: «Умер отец! Она рванулась со стула и с вытянутыми руками, со страшным криком на онемевших устах и с широко раскрытыми глазами пошла к этому зловещему посланцу смерти, который скрежещущим диссонансом разрушил сладкую гармонию вечера».

XII

Всю дорогу до Розлог они молчали. Янка сидела, оглушенная известием, даже не спросив, кто привез его. Только когда она направилась к присланным из Буковца саням, она заметила, что в них, кроме кучера, сидит еще кто-то. Она невольно отшатнулась — ей показалось, это Анджей, но из капюшона высунулось острое лицо Витовского.

— Это вы?

— Садитесь, нам надо торопиться, — произнес он сурово и, не сказав больше ни слова, закутал ее в просторную меховую шубу, которую привез с собой. Они поехали.

— Отец очень болен? — спросила она робко, после продолжительного молчания.

— Да.

— Может быть… — Она не договорила — ее охватил страх.

— Нет, он жив, но сошел с ума, — ответил он с грубой прямотой, скрывая свое раздражение.

— Гони что есть духу! — крикнул он кучеру.

Сани так заносило, что Янка, боясь вывалиться в снег, ухватилась за руку Витовского. Она умоляюще смотрела на него, но он молчал, сдвинув брови. Страх с новой силой охватил ее. Во всем виновата она: последняя ссора убила отца. Ей стало так тяжело, что слезы хлынули из глаз. Она плакала, не замечая этого. Она все смотрела, смотрела в заснеженную даль и душой была уже в Буковце.

— Разве слезы помогут? Вам нужны силы, — сказал, повернувшись к ней, Витовский.

— Отец… отец… — беззвучно повторяла Янка, и боль все сильнее сжимала ей сердце; она плакала тихими слезами отчаяния.

Мутная ночь окутала окрестности. Спокойно, без шелеста падали на землю тяжелые хлопья снега, словно хотели засыпать мир, росла угнетающая тишина, в которой, словно усталые птицы, кружились мысли Янки, тщетно разыскивая себе место для отдыха.

— Не плачьте, со временем боль сама утихнет и горе пройдет, — сказал Витовский и так близко нагнулся к ней, что обдал ее своим дыханием. Янка вздрогнула, взглянув в ту глубину, откуда светились его зрачки.

— Там, в этом синем просторе, в этом океане небытия, мы утонем все, все, и ни один атом нашего я не уцелеет. Так хочет бог. Таков закон. Душа сильна сознанием — это панцирь против мук. Не плачьте. Над смертью не смеются, но и не плачут: от нее никто не уйдет; а впрочем, ваш отец еще не умер.

Она не ответила, только помчалась душой в пространство, туда, куда он указал, и холодное дыхание ужаса коснулось ее. Его голос звучал, будто с того света, будто говорил не он, а сама смерть. Янке стало страшно.

— Не плачьте, — повторил он уже мягче, чувствуя, что ее охватывает лихорадочная дрожь. Янка ниже опустила голову, и жгучие, горькие слезы упали на его руку, поправившую на ней шубу. Он отпрянул, словно обожженный.

— Гони быстрей! — крикнул он и смолк.

Хлопья снега падали все реже и реже. Из серой мглы стали показываться звезды; с полей вдруг подул резкий ветер, заклубил снежную пыль и с гулом умчался в лес.

— Больше мужества! Если мы понадобимся, помните, что наш дом и мы в вашем распоряжении, — сказал он, когда Янка вышла у станции. Она поблагодарила его; он поцеловал ей руку и уехал.

Новая служанка встретила Янку равнодушно, только Рох, обнимая ее колени, со слезами пролепетал:

— Ох, барышня, замучила его хворь, замучила, видать тут уж и конец ему будет.

Янка прошла прямо в комнату отца и вскрикнула в страхе, увидев его покрытый ссадинами бритый череп; все лицо его было разбито, на глазах — повязка.

— О боже!

— Тише! — сказал доктор, который вошел следом за Янкой. — Отец ваш только недавно заснул. Выйдем отсюда.

Они вышли в гостиную. Там был Гжесикевич. Он молча подошел к Янке и с чувством поцеловал ей руку.

— Вы так добры, — взволнованно проговорила она, глядя на его похудевшее, измученное лицо, на котором мелькнул луч радости.