Брошенные тексты. Автобиографические записки - [9]

Басинии

Это маленькое письмо,

перехваченное тесьмой

легких слов, в коих 32 буквы,

опускаю рукой, а ногой

сам в конверт залезаю как будто.

Точно сложенный напополам,

так, что руки ложаться на ноги,

неподвижно лежу, пока к Вам

в сем письме не прибуду в итоге.

В тишине, меж исписанных строк,

отбывая полученный срок,

обозначенный волей почтамта,

я, уткнувшийся носом в носок,

от безумия на волосок,

жду (и здесь не без штампа), жду штампа.

Вот и он. Ах, пришелся на лоб.

Вспоминается сразу на… Стоп,

не хочу ничего вспоминать я.

Я хочу лишь конверт этот чтоб

в рук твоих опустился объятья.

Час проходит. Меж тем почтальон

допивает остывший бульон,

сумку взваливает на плечи,

и идет, и несет меня он.

Сердце бьется шагам в унисон,

и все ближе желанная встреча.

Наконец-то, знакомый подъезд.

Кое-как все же в ящик пролез

и лежу, отдыхаю всем телом.

Маюсь: «звёзд» написать или «звезд»?

Впрочем, это apres[1], между делом.

Тс-с, доносятся чьи-то шаги.

Неужели она? Каблуки,

степ танцуя, проносятся мимо.

Сердце, пав в направленьи ноги,

поднимается вверх, скорчив мину.

Вновь лежу, излучая печаль,

как печален под утро рояль,

стосковавшийся за ночь по звукам.

О, какая бездонная даль

открывается в этой разлуке!

Но, о чудо, в железный замок

ключ вставляется: внутрь, поперек,

открывается дверца и пальцы

(о, как долго я ждал этих строк)

на конверта ложатся рояльце.

Вы слегка надорвете конверт,

любопытством томим, тронет ветр

столь заждавшееся вас посланье

и прочтет в первой строчке: «Привет»,

а в последней прочтет: «До свиданья».

Этот ветр, безусловно, эстет

и чужих не читает посланий.

Прошло много лет. Прошло много встреч. И вот однажды я встретил девушку, которая не играла на фортепиано и не любила классическую музыку. Ее родители жили далеко за пределами Москвы, а я был уже возраста родителей той моей пианистки, из юности. У нас начался роман. Два года она терзала меня любовью, ревностью, обидами, а я слушал ее и слышал Бетховена. Смотрел на нее влюбленными глазами и видел нотную тетрадь, в которой возвышались и множились нотные знаки, слагая мелодию нашей любви. За два дня до свадьбы она устроила очередной скандал-симфонию в сопровождении битья посуды и некоторых предметов мебели, и я вдруг отчетливо понял, что это не моя музыка, не та, с которой хочу засыпать и просыпаться…

Впрочем, это другая история и другое стихотворение.

У меня раздражение в голосе.

У тебя роковые сны.

За пределы сердечной области

на предельно возможной скорости

мчимся мы.

Наши шансы равны в количестве

один к десяти.

У меня раздвоение личности,

все, что было, хочу я вычесть и

прибавить нули.

Были с Вадиком сегодня в гостях у Басинии в квартире на 15-м этаже с видом на пол-Москвы и с роялем в центре гостиной. Она замужем, счастлива. Мы дружим много лет. Поужинали. Кто-то что-то сыграл. Кто-то спел. Я прочитал стихотворение, которое случилось у меня по случаю неслучившегося романа.

Один друг Баси, не знаю его имени, говорит мне: «Да нет, это все херня какая-то». Я удивился, так откровенно в лицо меня еще не критиковали. Я: «Не понял». Он: «Вот ты заказываешь там салат в ресторане…» Я: «Да. И что?» Он: «Где ты видел, чтобы салат из крабов стоил 800 рублей?»

Признаюсь вам, я не гурман

в оценке, скажем, винных бочек,

но в части завести роман

я преуспел, пожалуй, очень.

Не точен перечень утех,

и тех, кто мною был всклокочен.

А кто остался у обочин?

Не точен перечень и тех.

Итак, в плену былых утех,

когда все было безразлично,

на Патрики вновь по привычке

я от Садового шел вверх.

Был вечер, в общем-то, не поздний,

и все еще сидели порознь:

столы мужчин, диваны дам.

Еще лишь замышлялись козни,

в глазах сверкая тут и там.

Не исключеньем был и «Брон»,

гостеприимный с двух сторон,

поскольку Новиков Аркадий

его открыл гурманов ради.

И вот мы здесь, забыв приличье

следить за весом своих тел,

его мгновенно увеличим

посредством пицц и страчателл.

Аркадий, ты увековечен!

А мы, прости, восторг не для,

вернемся в тихий летний вечер,

когда по Патрикам шел я.

Везде царили разговоры:

— Пойми, они все крохоборы,

да, мужики перевелись,

вокруг лишь геи и старперы,

и что ты хочешь, чтоб я, «Мисс

Новосибирск два ноль ноль восемь»,

сюда в Москву перебралась,

чтобы с ногами «в гости просим»

вопросы слышать каждый раз:

«А не хочу ль поехать в гости?»

Да я с рожденья на морозе,

поскольку отморозком был

мой первый парень Автандил.

Меня два года добивался,

потом избил и надругался,

и в ночь покинул пьяный вдрызг

меня и г. Новосибирск.

С тех пор прошло сто лет. Ну, годы.

Они все для меня уроды.

Еще подваливают: «Дама,

вам, может, заказать 100 грамм?»

«Да лучше год еще не дам я

кому-то, чем кому-то дам

вот так вот, просто в радость. Накось.

Сначала загс, потом секс-радость».

Напротив за другим столом

болтают парни о другом.

— Так вот вчера, часа в три ночи

я позвонил ей: «Ну, ты где?»

Она: «Лежу одна в воде».

Я: «Где?» Она: «В воде, короче,

я в ванной, приезжай, разде,

разделишь мой приют унылый,

разденешься и будешь в мыле».

Хохочут парни за столом.

Девчонки за другим над ними.

За третьим говорят о Риме,

в контексте «с шопингом облом».

Четвертый стол следит за пятым,

шестой знакомится с седьмым.

Тут я вошел. Невероятно,

восьмой был стол пустым. Моим.