Брошенные тексты. Автобиографические записки - [12]

Телефон лежал на полке.

В этот час, как на иголке,

ото сна на волоске,

я звонил по всей Москве,

по России, по Европе,

по еще какой-то жопе,

вплоть до справочной ООН,

с просьбой дать мне телефон.

— Чей? — На Рочдельской «Квартиры».

— Это где? Я: «В центре мира.

Так случилось, в сей момент

там случился инцидент.

На диване иль на стуле,

на каком-то этаже

телефон забыла Юля

час назад, увы, уже.

Я прошу вас срочно, сиры,

дать мне телефон „Квартиры“,

чтобы мог я попросить

телефон ее найтить».

Но, увы, все было тщетно.

Ночь уснула незаметно.

Встало утро в полный рост,

но ответа на вопрос

свой я так и не услышал.

Я прилег, из тела вышел

и упал в глубокий сон.

В этом сне со всех сторон,

из ООН и из Европы,

из еще какой-то жопы,

кто мне только не звонил:

черный, белый, крокодил,

карлики, мутанты, нимфы

яростно орали цифры

с белой пеной на устах

на всех мира языках.

Наконец, раз — сбитый с толку,

два — с разбитой головой,

я проснулся сам не свой.

Телефон лежал на полке.

* * *

Сочи. Первая неделя. Всю ночь у моря выпивали, пели песни, читали стихи. С моря дул холодный ветер. Я чувствовал, что заболеваю. Так и случилось. Утром улетел в Москву с температурой 38,5.

Ну здравствуй, Катя! Вот пишу

тебе из павловского дома.

Я как приехал, так лежу

здесь, словно пес у водоема.

Покашляю, посплю, поем,

померяю температуру.

Занятий масса, между тем

вперед не двигают культуру

они. Увы, я сознаю,

что проживаю день бездарно

и что, пока я ем и сплю,

другие трудятся ударно.

Что не за тридевять земель,

а в двух шагах по Новорижке,

к примеру, Катя, ты в постель

с увесистой ложишься книжкой.

Ее листаешь вновь и вновь,

сюжет тебя зовет куда-то.

(Тут рифма просится «любовь»,

но рифма эта рановата.)

Писала ты не так давно,

что хочешь грудь в точь, как у Мэрлин.

Пусть да простит меня Монро,

я в этом искренне уверен,

что если б можно было вспять

идти заставить, скажем, тайминг,

тебя б увидев, верь мне, Кать,

она бы делала рестайлинг

себе. Да-да, себе, себе.

Кричала б другу драматургу:

«Вези меня, мой друг, скорей

к любому пластико-хирургу!»

А он сидел, стоял, идти

пытался б даже — ни в какую.

Он думал: где еще найти

вторую женщину такую?

Как Катя та, что, как ядро,

с плеч голову снесла Монро.

Так вот, о чем бишь я? Ах, да,

благодаря излишней влаге,

возможно, я сейчас слегка

доверил лишнего бумаге.

Но я нисколько не стыжусь

того, что столь обезоружен.

Я сплю, я ем и я лечусь,

ведь я больной тебе не нужен.

* * *

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Чем занимаетесь?

— Работаю в инвестиционном банке.

— Да что вы? Какая удача! А я как раз озабочен тем, куда инвестировать все, что у меня имеется.

— А что имеется?

— Все сейчас перед вами.

Слово за слово. Пара встреч. Еду с МХАТом на гастроли в Питер. Вдруг звонок: «Представляешь, я тоже в Питере».

Садитесь поудобней в кресла,

возьмите крепкий чай и булку.

Жила-была одна принцесса

Гагаринского переулка.

Она читать любила прессу,

была поклонницей искусства,

и все шептали повсеместно

ее о безупречном вкусе.

Так вот, однажды (погодите,

числа какого? Да, седьмого)

принцесса укатила в Питер

свидания для делового.

В ту пору, то есть в том апреле,

от Невского довольно близко,

МХАТ гастролировал неделю

в театре аж Александрийском.

Весь Питер на спектакль рвется,

как будто в страсти рвется платье.

Как вдруг нежданно раздается

звонок, и от кого — от Кати.

Привет-привет. — Послушай, Игорь,

хочу сегодня на спектакль.

Я ей в ответ без всяких игр:

«Все сделаю». Она обмякла,

потом себя, конечно, в руки

взяла, так, как берут перчатки,

и каблуков стук в сердца стуке

звучал по питерской брусчатке.

Она спешила, на морозе,

и не могла не волноваться.

Куда? На улицу, на Росси.

На что? На «Номер Д 13».

И тут принцессу мы оставим,

не вправе следовать за нею

по мрачным питерским каналам,

по солнечным Москвы аллеям,

где рано ль, поздно ль, непременно,

ждет ту историю развязка.

Но, sorry, дамы, джентльмены,

сие не подлежит огласке.

* * *

Женщина сначала выносит тебе мозг, а потом, когда ты уже потерял способность соображать, искренне удивляется, почему ты ее не понимаешь.

Нежное

Хочешь честно? Уже бесит.

Пойми меня и закрой свой рот.

Каждое твое слово — это удар Месси

мимо ворот.

Ты сидишь, развалившись в розовом кресле,

и твой голос звучит, как фальшивый сакс.

Ты кричишь, что мы уже год как вместе,

но еще не зашли на экскурсию в загс.

Я уже ненавижу твой анфас и твой профиль,

и твой профиль в фэйсбуке, твой инстаграм.

По количеству лайков ты суперпрофи,

но мне, сука, пофиг, какая ты там.

Ты меняешь фотки, меняешь пейзажи,

меняешь прически, меняешь свой «лук».

В разных позах, на цыпочках, на татуаже

ты снимаешь себя, как снайпер, с двух рук.

Снова кликаешь ссылки и лайкаешь фотки,

пишешь комменты в ленту, выставляешь посты,

от Москвы, как в чесотке, до самой Чукотки

тебе нужно чекиниться, чатиться, ты,

сука, раб этой гребаной гаджет-лампы.

Твои селфи — помойка твоих «уточкой» губ,

в глупой позе ты смотришь не в камеру как бы,

а спонсор позы твоей — фитнес-гребаный клуб.

Я хочу тебя прямо сейчас, рано утром,

с языком и сосками, торчащими влет,

когда рот открываешь ты, в эту минуту

всю обратно засунуть в твой же собственный рот.

Твои слезы достали, твои все желания,

«а ты любишь меня?» — этот вечный вопрос.