Бродячие мертвецы - [6]

— Да ведь Пашка-гармонист был убит сразу после того, как проболтался о своем намерении сделать в обком партии донос на бродячих мертвецов.

— Ясно-понятно. Ты прав, — согласился агент. — Спешить не будем. Но смотри — под твою ответственность… Эх, жалость какая, на пороге тайны были и… сорвалось. А теперь, что же? Надо народ созывать. Не валяться же этому несчастному гармонисту в грязи…

Через несколько минут улица перед Домом крестьянина заполнилась шумной толпой. Люди теснились к трупу, расспрашивали друг друга о происшедшем, охали и ахали; несколько женщин плакало. Сквозь толпу, к месту происшествия, не без труда продрались одноглазый осодмилец Кондратий и некто в милицейской шинели. Взглянув на последного, Холмин сразу понял, почему в Доме крестьянина кто-то назвал его Тюхой-Митюхой. Шинель на милиционере сидела мешком, горбатясь возле затылка, облезшая во многих местах шапка с мятым козырьком сдвинулась на бок, рыжие сапоги смотрели носками внутрь, кобура нагана на тонком ремешке болталась не сбоку, а сзади, пониже спины. Выражение физиономии этого сельского «блюстителя порядка» было растерянно-сонное, такое, будто он, когда-то давно растерявшись, до сих пор не может опомниться, а выспаться ему никак не удается.

Продираясь сквозь толпу, милиционер пытался придать своей физиономии начальственное выражение, а своему голосу такой же тон, но это у него не получалось. Физиономия, по обыкновению, оставалась растерянно-сонной, а голос звучал пискливо и неубедительно:

— Граждане! Почему скопившись? По какому случаю? Кто позволил толпиться?

— Тут гармониста зарезали! Пашку! — крикнули ему из толпы.

— Кто зарезал? — обернулся на голос милиционер.

— А уж это вы должны узнать, — послышался другой голос.

— Мы и узнаем. Без ваших указаниев. Не толпись, граждане! Разойдись по домам!

— Тоже властя! Насобачились народ разгонять. Лучше-б ловили бандитов. До их у вас, небось, руки коротки. Тюхи-Митюхи!

Услышав обидное прозвище, милиционер пришел в ярость и заорал:

— Давай разойдись, граждане! Протокол составлю! Штрафы накладать буду!

Угроза штрафов подействовала. Толпа стала редеть. Отделившийся было от милиционера одноглазый Кондратий, сновавший в толпе, переговариваясь о чем-то с несколькими парнями комсомольского возраста и активистской внешности, поспешно подошел к нему.

— Товарищ участковый! Имею важную информацию.

— Об чем?

Осодмилец, наклонившись к уху милиционера, взволнованно что-то ему зашептал. Выслушав своего помощника, милиционер с радостью и одобрением хлопнул его по плечу.

— Это ты правильно, товарищ Кондратий. Молодец. Умеешь работать.

Затем произошло то, чего ни Холмин, ни Дохватов никак не ожидали. Бесцветные рыбьи глаза «блюстителя порядка» и его указательный палец поочередно уперлись в них; эти взгляды и жесты сопровождались приказанием:

— Вы, гражданин, и вы тоже. А ну, давайте пройдемся со мной.

— Куда это? — удивился Дохватов.

— В сельсовет. На предмет разбора дела.

— Какого дела? — спросил Холмин, удивленный не меньше агента.

— Имеем на вас подозрение, — сказал Кондратий.

— В чем?

— В убийстве данного мертвого гармониста, — объяснил милиционер, кивком головы указав на труп.

Толпа, еще не совсем разошедшаяся, ахнула.

— Да ведь мы же, — начал было Дохватов, но не закончил фразы, остановленный умоляющим восклицанием Холмина:

— Василь Петрович! Не раскрывай!

Агент и репортер, переглянувшись, расхохотались. Милиционер сердито оборвал их смех:

— Плакать нужно, граждане. Поскольку вы на подозрении. Пошли без сопротивленцев. Взять их, ребята.

Приятели одноглазого Кондратия, — по-видимому, как и он, осдомильцы, — схватили репортера и агента за руки и повели. Милиционер, горделиво шедший впереди с наганом в руке, на секунду остановившись, крикнул толпе:

— Которые тут гармонистовы соседи? Сбегайте до его родителей. Пускай они Пашку отсюдова заберут…

Холмина и Дохватова привели в сельсовет, помещавшийся в одном из немногих в селе домов под железной крышей. Раньше он принадлежал сельскому лавочнику и был построен добротно и заботливо, но теперь в нем царили мерзость и запустение, ярко выраженные пыльными, облупившимися стенами, паутиной в углах, выбитыми стеклами в окнах и махорочными окурками, хрустевшими на полу под ногами. Даже портрет «отца народов», висевший над столом, за который уселся милиционер, был густо засижен мухами и покрыт толстым слоем пыли и клочьями паутины. Уборка в доме, вероятно, не производилась с тех пор, как из него изгнали лавочника.

Развалившись на стуле и не выпуская из руки нагана, милиционер приказал осодмильцам:

— Обыскать арестованных!

Осодмильцы не без удовольствия выполнили этот приказ. Найденное ими у Дохватова оружие вызвало удовлетворение и торжествующие восклицания их начальника:

— Ага! Попались бандиты? Ну, теперь я заставлю вас признаться.

Стараясь свирепо таращить на Холмина свои рыбьи глаза, что при растерянно-сонливой физиономии ему плохо удавалось, он спросил:

— А твоя машинка где?

— У меня револьвера нет, — ответил репортер.

— Пером,[6] значит, работаешь?

— Бывает, что и пером. По-репортерски, — и Холмин улыбнулся при этой двусмысленности вопроса и ответа.