Бриз для двоих - [30]

На исходе первого года их совместной жизни Фрэнка стали раздирать противоречивые чувства. Он видел, что Шарлотта меняется. По крайней мере, вела она себя уже совершенно иначе. Это была все та же девочка, еще не распрощавшаяся с детством, несмотря на вполне взрослый образ жизни, но она уже казалась воспитанной в иной семье, в иной среде. «Моя Элиза» – называл ее иногда Фрэнк в разговоре с друзьями. Когда, спустя полгода после знакомства, он взял ее с собой в Америку и, будучи страстно влюблен и оттого не в состоянии обдумывать свои поступки, показал ее Эмили, то девочка, конечно же, сделала все, чтобы отпугнуть его бывшую тещу, выдав весь свой специфический английский словарный запас прямо за столом, сервированным по случаю их визита по всем правилам. Чувство юмора Эмили дало сбой, и, оставшись наедине с Фрэнком, она наговорила ему Бог знает каких колкостей. (Тогда он и не пытался вникать в суть ее слов, но теперь начинал понимать, что именно она ставила ему в вину… Больше они, правда, к этому вопросу не возвращались, старательно обходя все темы, которые могли бы коснуться возлюбленной Фрэнка).

Спустя еще несколько месяцев, в течение которых он без устали вдалбливал ей правила поведения в обществе, Фрэнк уже мог не бояться за то, что ему придется по ее милости краснеть, и перестал контролировать каждое ее слово и каждое движение. Но этого ему показалось мало. Шарлотта была его ребенком, его любовницей, но она не была его другом. Он не мог поделиться с ней мыслями, осенявшими его в процессе работы и казавшимися ему свежими и оригинальными. Иногда Фрэнк все же не мог удержаться и зачитывал ей куски будущей статьи, но она слушала, все время кивая, чтобы не разочаровать его, и это, в конце концов, заставляло его прерывать самого себя… Он страстно желал обрести в лице Шарлотты настоящую спутницу жизни и в то же время не хотел, чтобы она менялась. Взрослая, хорошо воспитанная, умная женщина – такой она должна была стать со временем. Но тогда исчезнет этот очаровательный взбалмошный ребенок, мальчишка-сорванец, который, возвращаясь со скучных приемов, первым делом тащит его в спальню, схватив за галстук: «Три часа только об этом и мечтала!» Как достичь одного, не уничтожив другого, Фрэнк не знал. Но он мучительно пытался нащупать, что бы могло сделать их друзьями, пытался заинтересовать ее чем-то из того, что было интересно ему самому.

…Шарлотта прочла Дюма и бредила графом Монте-Кристо. И тогда Фрэнк решил свозить ее в Прованс. Сам он был просто влюблен в эту провинцию и надеялся заразить своей любовью Шарлотту. Ведь они могли бы даже перебраться туда, почему нет? Шарлотта казалась ему созданной для Прованса. Он закрывал глаза и представлял ее себе веселой арлезианкой, наряжающейся первым майским утром[1] в традиционные алый бархат и белые кружева.

Сначала они остановились в Марселе с его шумными жителями, ароматами пряной еды и искрящейся морской голубизной, проступавшей в просветах между домами. Фрэнк повел Шарлотту в Старый порт и вскоре на небольшом катере, носящем гордое имя «Массалия»,[2] они отплыли к острову, на котором высилась неприступная твердыня замка Иф. Шарлотта была в полном восторге, а тщательно сохраняемая дыра в стене, благодаря которой спасся ее любимый герой, привела ее просто в неописуемое волнение! Фрэнк решил несколько поумерить ее пыл, заметив, что Монте-Кристо – герой вымышленный, но Шарлотта не пожелала об этом и слышать! Все же он был рад, что угодил девочке.

Однако затем радость его стала потихоньку таять. Notre Dame de la Garde, к подножию которого они поднялись вместе с толпой туристов, оставил Шарлотту совершенно равнодушной. Как и амфитеатры Арля и Нима, не говоря уже о других красотах этих древних городов. Фрэнк рвался посетить недавно открывшийся в Ниме новый музейный комплекс, но Шарлотта наотрез отказалась идти с ним, а оставлять ее одну в гостинице он не захотел. В Арле они попали на корриду, и Шарлотта оживилась. Но она была разочарована тем, что матадоры так ловко и, казалось, безо всякого труда выдергивают специальной палкой с металлическим наконечником кокарды, торчащие между устрашающими рогами черных быков Камарга.[3] Быки неслись по улицам Арля с бешеной скоростью, и требовалось немалое мужество, чтобы просто приблизиться к ним, но Шарлотта твердила одно: «И никакой крови, никакой крови!». Фрэнк объяснил, что эта коррида – провансальская, а испанская бывает весной, в пасхальные дни, и пожурил свою спутницу за кровожадность. «Вот и надо было ехать на Пасху!» – огрызнулась она и надула губки. Праздник посещения Прованса был безнадежно испорчен. В Авиньон они даже не поехали и возвращались в Париж, не отрывая взгляда от окон, за которыми ничего нельзя было разглядеть из-за ночной темени и сумасшедшей скорости TGV,[4] и не произнеся за все время пути ни единого слова.

Шарлотта завинтила пузырек с лаком и поставила на стол. Потом она положила на нежно-голубой цветок стола обе ноги, скрестив их, – получилось очень красиво.

– Что смотришь? – спросила она.

– Вспомнил вдруг наше знакомство, как ты позвала меня утром и как болтала, рассказывала о себе, о своей жизни…