Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - [4]

На следующее утро, 7 августа, я со своим переводчиком, лейтенантом Болсааром, посетил Краевский и имел продолжительную беседу с командующим фронтом капитаном Померанцевым. Я лично осмотрел линию фронта до самых аванпостов, и в конце концов было решено послать 243 человека с четырьмя «максимами» занять позицию в том месте, которое я считал самой угрожаемой частью нашего правого фланга. Поскольку я был старшим по званию, капитан Померанцев передал командование мне, пообещав всяческую поддержку.

Сев в седло, я сразу же запросил данные разведки по всем направлениям и обнаружил, что враг не может предпринять лобовую атаку в узком пространстве железной дороги, окруженном с обеих сторон непроходимыми болотами. Своим центром противник сделал Шмаковку, из которой были вынуждены отступить чехи, однако в тот день разведка наблюдала передвижение отряда численностью около 180 человек с тремя пулеметами по дороге в сторону Успенки – маленького поселка, расположенного в крайне правой части фронта. После консультации с чешским командующим, капитаном Стефаном, и атаманом Калмыковым, командовавшим казаками, я решил предпринять необходимые шаги для уничтожения этого новоявленного аванпоста. Тем утром атаман Калмыков объявил мне о своем намерении покинуть мой фронт и, сделав большой крюк справа за холмами, присоединиться к своим друзьям казакам в Имане. Я выяснил, что он был не удовлетворен недостаточной активностью на этом фронте, поэтому решил совершить самостоятельный рейд по вражеским тылам. Но в тот момент, когда я заявил о своем намерении зачистить Успенку, он немедленно забыл о своем дурном настроении и захотел в этом участвовать. Калмыков занял позицию у Ольховки и на следующий день, проведя рекогносцировку позиций в Успенке, раскрыл боевые порядки большевиков ценой потери двух лошадей и одного казака, который был тяжело ранен. На основе его наблюдений я наметил план.

План состоял в том, чтобы одна рота чешских войск начала наступление из Комаровки в сторону Ольховки, позиция атамана будет моим аванпостом справа, где он должен подготовить небольшой укрепленный лагерь. А я в первую же ночь выступлю с 200 пехотинцами и двумя пулеметами из Краевского в сторону Ко-маровки.

На следующий день я приказал двумстам солдатам прибыть поездом из Спасского в Краевский, чтобы быть в резерве. Ночью они должны были прийти в Комаровку и занять место моих передовых частей, которые за ночь дойдут до Ольховки, где соединятся с отрядами казаков и чехов. Я пойду с передовым отрядом и при свете дня осмотрю позиции, которые предстоит атаковать, а ночью соединюсь со своим вторым отрядом из Комаровки. В результате у меня будет 400 британских стрелков, пулеметная команда из 43 человек с четырьмя «максимами», отряд чешских пехотинцев численностью около 200 человек и последнее – но далеко не маловажное – отряд атамана Калмыкова с 400 конными казаками. Итого около 1000 человек. Я приказал организовать ночное патрулирование и дневное наблюдение за двумя дорогами, по которым к позициям противника могло подойти подкрепление.

Я написал план атаки, и первая стадия операции уже была фактически осуществлена, когда меня остановило поспешное вмешательство сверху.

В моем батальоне не было лингвиста, достаточно хорошо говорившего по-русски, так что мне пришлось прибегнуть к услугам агента британского военного представителя во «Влади». Этот агент отправился прямо во «Влади», чтобы сообщить, что вся необходимая для атаки подготовка завершена. Мне следовало заставить его остаться со мной, но он казался мне сторонником предлагаемого наступления, и я не чувствовал никакой опасности для своей чисто оборонительной политики. Он не стал ждать, пока о нем сообщат военному представителю, и, не проехав даже полпути, телеграфировал мне из Никольска, предупреждая, что, по его мнению, это наступление не должно иметь места, поскольку он получил важную информацию, которая меняет всю ситуацию. Я проигнорировал вмешательство этого мелкого чиновника, но спустя несколько часов получил от нашего политического представителя вполне определенные предписания, состоявшие в том, что я должен придерживаться чисто оборонительных действий и не двигаться ни на дюйм вперед со своей позиции. Я был вынужден выполнять предписание, хотя это решение вызывало у меня отвращение. Оно открыло мне то, чего я не понимал прежде: до какой степени невозможно, чтобы человек, находящийся далеко от театра военных действий, каким бы умным он ни был, мог принимать решение относительно локальных военных действий, не имеющих никакого отношения, как в данном случае, к вопросам публичной политики. Когда цель военного отряда состоит в защите и поддержании фронта небольшой протяженности, только человек, находящийся на месте, может судить, что необходимо предпринять для достижения этой цели.

На самом деле мой план был очень прост. Сосредоточив свои силы в Ольховке, я бы в сумерках послал кавалерию занять дороги, ведущие из Шмаковки в Успенку и из Успенки в монастырь, таким образом лишив подкрепления врага возможности дойти до позиции, которую нам предстояло атаковать под покровом ночи. Мои собственные войска совместно с чешским отрядом подошли бы к этой позиции с юга и в темноте захватили железнодорожную линию в пределах ружейного и пулеметного выстрела. В то время как пехота, быстро наступавшая с юга, и казаки обошли бы ее с тыла. Результат был бы обеспечен с той долей уверенности, которая только возможна на войне, и поскольку я встретился бы с большевиками в открытом бою, уверен, что это небольшое усилие оказало бы решающее военное и политическое влияние на ситуацию в Восточной Сибири. Но «политики» в военной форме не всегда отмечены смелостью, а в данном случае определенно оказались очень робкими, из-за чего наше положение ухудшалось день ото дня.