Британская интервенция в Закавказье. Группа «Данстерфорс» в борьбе за бакинскую нефть в 1918 году - [11]

Мирза Кучек-хан утверждает, будто у него имеется пятитысячное войско, и вполне вероятно, что так оно и есть. Какое его количество он может убедить выйти на поле боя и какую боеспособность они покажут – это вопросы, на которые ответят лишь последующие события.

Глава 3. «Море! Море!»

Когда на рассвете 16 февраля наш конвой выехал из Рештских ворот Казвина, сердца всех наполнились восторгом от мысли, что завтра ночью последние препоны останутся позади и отряд двинется по Каспию в направлении Баку. На самом деле не имелось никаких серьезных оснований полагать, что нам удастся пройти. Напротив, помех стало еще больше, чем раньше. Но в нашей партии не было пессимистов, и мы свято верили, что любые возникшие трудности будут преодолены.

С самого отъезда из Хамадана вся дорога была запружена русскими войсками, эвакуировавшимися в полнейшем беспорядке; также ими оказался заполнен Казвин, и хотя в общем и целом они вели себя вполне дружелюбно, не приходилось сомневаться, что в дороге они стали бы серьезной помехой.

Во всяком случае, погода благоволила нам; снега не выпало, и мы без труда миновали последний высокий перевал близ Буйнака, в 30 милях от Казвина. Здесь, как и на перевале Султан-Булак, отступающие русские пробили сквозь сугробы первоклассную дорогу.

Все 40 миль пути от Буйнака до Манджиля дорога петляет вниз по довольно пустынной долине, время от времени пересекая ручьи по хорошо построенным мостам, и, наконец, выходит на небольшую открытую равнину Манджиля, на которой несколько живописных групп старых оливковых деревьев разнообразят унылый пейзаж. Мы устроили себе ночной привал на небольшой почтовой станции, принадлежащей Русской дорожной компании, где большие рекламные щиты Гранд-отеля в Тегеране с его «французской кухней» сделали вкус нашего «консервированного рагу» менее приторным, чем обычно.

Единственной помехой на пути оставались русские войска, транспорт которых состоял главным образом из огромных персидских повозок, запряженных четырьмя лошадьми в ряд, – не слишком подходящее средство передвижения для узкой горной дороги. Сами войска находились в приподнятом настроении и не выказывали по нашему поводу ни малейших признаков неприязни. На данный момент жизнь казалась им весьма радостной, а поскольку все люди – братья, они желали, чтобы эта радость распространялась и на других. Принципы свободы и братства с огромным энтузиазмом применялись к домашней птице и другим опрометчиво оставленным у дороги мелочам, а монотонность марша можно было разнообразить, стреляя по изоляторам на телеграфных столбах или метясь в беспечных ворон, заключив небольшое пари. Никто не держал строй, разве что изредка конные войска. Группы солдат тащились по двое, трое или более крупными партиями, и время от времени уставший солдат мог попросить подвезти его или попытаться без спроса запрыгнуть через задний борт одного из фургонов – спортивная ловкость, которая обычно оказывалась за пределами его возможностей.

В караван-сарае, куда мы отправились со специальным разрешением на получение бензина для завтрашнего путешествия, нас окружила толпа солдат, и мы наслаждались довольно забавной и поучительной беседой. Солдаты хотели знать, куда мы направляемся. Я ответил: «В Энзели». – «А потом?» – «Это зависит от обстоятельств; мы хотим помочь вам, нашим союзникам». На что следовал неизменный ответ: «Мы вам не союзники; мы заключили мир с Германией, а вы только хотите продлить войну». Таким был заученный, как попугаями, один и тот же рефрен – очевидно заботливо втолкованный людям каким-то пылким пропагандистом.

На вопрос об их политических идеях ответы в целом можно воспроизвести примерно так: «У нас произошла революция, потому что с нами плохо обращались и угнетали. Теперь мы свободны, но невежественны и необразованны. Мы не знаем, как управлять собой. Вокруг беспорядок. Я большевик, но я не знаю, что такое большевизм, потому что не умею ни читать, ни писать. Просто принимаю то, что говорил недавний оратор. Я хочу, чтобы меня оставили в покое и помогли вернуться домой, а поскольку комитет в Казиане большевистский, то и я тоже. Если бы он был не большевистский, я был бы кем-то другим».

Относительно истинной причины нашего присутствия среди них проявлялось большое любопытство, и общее мнение состояло в том, что ничего хорошего мы не замышляли. Крестьянский ум – особенно у русского крестьянина, – естественно, подозрителен, а простой англичанин имеет в России дурную репутацию очень хитрого человека; поэтому к нашему отряду относились со смешанным чувством подозрительности и неприязни, смягченным добродушной терпимостью.

Манджиль расположился в начале пятидесятимильной долины, которая спускается к Каспийскому морю через Решт, и узкая щель в горах, через которую Сефид-Руд, или Белая река, – кстати, обычно красного цвета, – стекает к морю, действует как воронка для северного ветра, который дует в течение всего лета бесконечным ураганом, создавая Манджилю печальную славу невыносимого места для жительства. К счастью, этот ветер не дует в зимние месяцы, иначе нас ждало бы множество неприятных моментов. У нас не было времени на изучение окрестностей: вскоре стемнело, и мы только обрадовались поводу лечь пораньше и хорошенько выспаться, прежде чем пуститься в завтрашние приключения.